Три месяца металась между небом и землей. Плакала, молилась, кричала, выла. На четвертом месяце оплакала.
Труднее всего, когда не понимаешь, что делать дальше. Когда человека нет, а ты его все еще ждешь. Может, это ошибка? Может, показалось? Сейчас, немножко подождать – и всё будет по-старому. И даже немножко забывается горе, вдруг день становится похож на обычный, как сотни до этого, до того, чтО произошло.
А потом безжалостная память вдруг выдает приговор: как было – уже не будет.
Днем, пока на работе, хватаешься за все задания, спешишь помочь, вырываешь из рук годами не решавшиеся задачи. Чтоб только думать некогда, чтобы не вспоминать.
А как только все расходятся, гаснет свет, лязгают ключи в замочных скважинах, эхо наскоро неуклюже штампует торопящиеся шаги, – память наносит свой удар, втыкает нож безмерной тоски, глубоко-глубоко, под самые ребра, в самое сердце, и крутит, поворачивает его там, наматывая нервы на стальное жало. Сердце вдруг забьется, забьется и стихнет. И хоть бы навсегда замерло, но оно, глупое, живет. Разорвалось бы несчастное от горя, а оно сильное, хочет жить.
Они идут парами, и солнце клонится к закату, и воздух на набережной такой свежий. Смотреть невыносимо, прочь от них, счастливых и красивых. Домой! Там, там – спасение.
Но там тоже никого. Это раньше, кто-то ждал, не мог толком поужинать и навести порядок, никто не садился делать уроки. И приходилось ругать тех, кто ждал: ну почему? Почему нельзя сделать уроки сразу после школы? Почему надо ждать, пока придет мать и начнет ругаться? Мать и так устала…
Сейчас – пожалуйста. Приходи, ложись на диван, никаких уроков и ругаться не на кого. Первые пять дней прикольно. Но не больше.
Дальше – одноразовая посуда, булочки, кефир, готовые салаты. Готовить незачем. Некого удивлять. Дальше – смерть, только такая же, как посуда, одноразовая, каждый раз новая, тысяча смертей на дню, а вот покоя нет от этих смертей.
Знаете, какой у него смех был? Как колокольчик. Динь-динь-динь. Даже если у вас самое плохое настроение на свете, он зазвенит своим смехом, и вы тоже рассмеетесь. Все смеялись. И взрослые и маленькие. И вы бы смеялись. Такой у него смех был, у моего мальчика.
Ты кровиночка моя деточка, ты открой ясные глазоньки, посмотри на свою мать несчастную, ты посмотри на нее, улыбнись, еще разочек дай налюбоваться.
