У Тиль волосы щедро сдобрены перцем с солью, хотя кожа на лице гладкая, как вода Русалочьего озера в тихую погоду. Тиль прощается с днём, стоя у окна. Прощается каждый вечер, провожает глазами стайки деревенских детей, пастуха Икуба, возвращающегося со стадом перед последним закатным лучом, овчара Свиные уши, который всегда отстаёт от хозяина, шляется по лесу и возвращается в свою конуру с наступлением темноты. Иногда Тиль заправляет выбившуюся прядь за ухо и прислушивается. Ночь полнится звуками, но, если она слушает – значит, по дороге скачут всадники на борзых конях, звякает упряжь и копыта бубном бьют в землю‑мать. И точно. Всадник или всадники выезжают из леса, чтобы в вихре пыли пронестись мимо. Добрая кровля – не большая деревня, хотя и стоит почти на королевском тракте. Путешественники здесь останавливаются редко, предпочитая ускорить ход, чтобы к утру оказаться в столице.
Когда тишина полозовыми кольцами укладывается на улицах Доброй кровли, Тиль отходит от окна в комнату, полную теней, и разжигает лампадку. Берёт веретено Матушки Фра и садится за прялку, старую прялку, которая скрипит, словно жалуется, но упорно тянет из кудели ровную, без комочков, нить. Пальцы у Тиль тонкие и сильные, их не коснулись время и болезни, а ногти – красивые и розовые, как у девушки, никогда не возившейся в земле. Тиль – знатная пряха, и за её куделью приезжают и из соседних, и из дальних селений королевства.
Сегодня Тиль забывает прясть. Её лицо обращено в прошлое – угли в камине тускнеют и взрываются искрометными речами, когда она обращает взгляд в его жерло. А в прошлом светлый летний день полон птичьим щебетом и журчанием речушки, в которой молодая девушка болтает ногами, сидя на берегу и подобрав подол платья, чтобы не намочить. И память вновь швыряет испугом топот копыт, лай собак и крики загонщиков. Режет глаза великолепием королевской охоты. Пугает грубым хохотом и тычком копья. А затем догоняет «дичь», валит её и лишает прежней жизни…
Никто не спасётся от цепких пальцев памяти, выковыривающей красные образы.
Вот кого‑то выгоняют из деревни, обозвав шлюхой, едва понимают, что этот кто‑то носит дитя. Эти люди знают, что дитя зачато в насилии? Нет. Ведь ты никому не сказала об этом, Тиль. Да и кто бы поверил тебе?..
Вот голод и холод скитаний, превративших тебя в дикого, загнанного зверька, выживающего в лесной чащобе. Вот кровь на твоих бедрах… осклизлая земля… торфяная яма, землю которой ты напитала соком несостоявшейся жизни, навсегда породнившись с болотами. Вот закутанная в чёрное фигура Матушки Фра, с коротким хэканьем взвалившая тебя на плечо и унёсшая в свой Дом на Трясинах. И вот – тридцать лет прошло – а прошлое возвращается, чтобы тасовать красные образы, как гадальные карты, и повинуясь ему, твои красивые пальцы, Тиль, путают и рвут кудель… Ах… Кому‑то не повезло!
