Тринадцать лет – возраст, когда девичья судьба делает первый роковой поворот. Для Лизы он свернул прямо к парадному крыльцу господского дома, где скрипели начищенные половицы и пахло лавандовой пудрой из-за границы.
Хозяева оказались щедры: кормили досыта белым хлебом, не били по пустякам, а на праздники дарили то шёлковую ленту алую, как закат над болотами, то платок с кружевами тонкими, будто паутина на рассвете.
И Лиза быстро выучилась стелить скатерти без складок, полировать серебряные ложки до зеркального блеска и крахмалить кружевные воротнички так, чтобы они не мялись под жемчужным колье барыни.
По субботам в зале зажигали все люстры, и в доме появлялись гости – в основном соседи Васильевы: барин Платон Осипович, добродушный увалень с бакенбардами, и его супруга.
Антонина Андреевна.
Она входила в комнату, и воздух будто застывал. Молодая, статная, с кожей бледной, как воск свечи перед иконами. Но главное – глаза. Голубые. Небесно-чистые, будто вымытые дождём, но с каким-то странным, глубинным холодом.
Когда она смотрела на Лизу, у девушки холодела спина. Взгляд барыни был слишком пристальным и слишком… острым.
– Ты мне нравишься, – сказала она однажды, проводя холодным пальцем по щеке Лизы. Её прикосновение было странно влажным, как у зверя, только что пившего воду. – Какая ты… тёплая.
Лиза едва не выронила поднос.
Однажды Лиза не выдержала и шепнула об этом Глаше, горничной Васильевых.
Девушки сдружились быстро – обе одного возраста, обе знали цену барским прихотям. Глаша часто приезжала с господами: Антонина Андреевна требовала, чтобы горничная была под рукой даже в гостях.
И вот однажды, прячась в тени амбара от жаркого полуденного солнца, Глаша рассказала Лизе нечто такое, от чего у той похолодели пальцы.
– Видела своими глазами, – прошептала она, озираясь. – Барыня в сумерках зашла в старый флигель, а выбежала… волчицей. Чёрной, как смоль, с теми же самыми глазами.
В деревне про Антонину Андреевну шептались с тех самых пор, как двенадцать лет назад Платон Осипович привёз её из дальних краёв. Никто не знал, каких именно, но с той поры барыня не изменилась ни на день. Кожа – белая, как первый снег, без единой морщинки. Волосы – густые, чёрные, будто уголь, без намёка на седину. А походка… Лёгкая, неслышная, будто не по полу ступает, а над ним скользит.
