Пересчитывал каждый волосок, каштановую ниточку ее души, пока копна мертвенно повисла от удушья моих сжатых в кулак ладоней. В этот бриллиантово-сизый момент, пока сверкали фотовспышки, а из меня перламутровые капли перетекали в ее круглый рот (как же приятна эта щекотка языком при попытке отнять каждый миллилитр), ее шарообразные поблескивающие стекляшки с карим кантиком уставились на мои серые зырки и я, то ли в порыве страсти, то ли от страха окончательно свихнуться от ее нежности (она пробивалась супергероем в этой грязной сессии, захлебнувшейся похотью), развернул сверток ладони и приложился по нежной коже розовых щек уже который раз за эту съёмку. Рельеф другого тела с Марса нависал над ее изгибами и шелк натянутых тканей на ее расширявшейся в этой части тела багровел, а каждый глухой удар от аварии их тел сопровождался сливочным голосом, сокращенным от "мне так хорошо, что я не хочу, чтобы это заканчивалось, прошу, еще, еще" до возвышающегося по тональности и отражающегося эхом в стенах этой полупустой комнаты "аах". Очередь к процессу тонкому как ее запястья (очень милый кругляшок на конце ее кости, связующий с кистью) встала как в ряд выстроенные кегли, потирая набалдашники мозолистыми грубыми фалангами. Насколько же утонченными, прекрасными ее десять длинных конечностей тонких рук делались на фоне мельтешащих волдырей, наспех остриженных ногтей, неухоженных валиков, усеянных заусенцами. Картина, внедряясь осознанием ужасной несправедливости (ну как эти абсолютно глупые умы, безобразные туловища могут так беспардонно хватать перелив ее блестящих локонов, смеяться, извергая ей на утонченную форму пухлых губ свой секрет, указывать противными перстами на поверхности комнаты, где нужно пройтись розовым, до странного идеальной формы, языком) погрузила меня в некоторую грусть и знак моей принадлежности к мужскому полу размяк и скуксился. Немного позже, уже выйдя на измазанную неторопливым променадом толп улицу, видел как ее сопровождают до черного внедорожника. Надо было не бежать, а затесаться среди комнат, может около стола со съестным или в узком клозете с черными стенами, может, была бы возможность остаться с ней наедине?
Сейчас, приняв позу стула в шумном вагоне, я вспоминал о своем юношестве – бесконечная погоня за слиянием тел. При быстрых кулуарных знакомствах с девушками с красивыми волосами, с пухлыми губами, красивой фигурой, хотелось отвести до ближайшего места, в котором можно уединиться, а можно прям здесь при всех, взять ее за шею, примагнитить к себе, запутаться летучей мышью в волосах, порвать одежду. Но в своей робости мне хватало духу только на случайные прикосновения, которых пытался добиться под разными предлогами. Смотри (плечо тремя пальцами правой), какая забавная (указующий перст левой на собаку, несколько сантиметров скольжения пальцами правой). Или. Ой (в ладонь ее кисть), у тебя такие вены (пальцем повторяя рисунок синих ниточек). А мысли-то, мысли: укусить, поцеловать, потянуть к себе. Эта одержимость меня могла свести с ума. Моя любовь уехала, убила меня на дуэли, не смотря в глаза. Другая пыталась спасти меня, заслоняя пули собой, но не смогла.
