Он целовал склонившееся к нему лицо, пока его руки скользили по
узкой спине, пока сжимали оседлавшие его бедра.
Она смеялась и отвечала на его поцелуи с жаром и яростью. Костер за
спиной Шиповник разбрасывал золотые искры, бросал на белую кожу
сиды отсветы, и вся она казалась пылающей изнутри каким-то
внутренним пламенем.
Ее пальцы без труда справились с ремнем Уилла, потом скользнули
под майку, огладили живот, и ему показалось, что за ними на коже
остаются раскаленные следы. От вкуса ее поцелуев его вело, бросало
то в озноб, то в сладкий жар, собственное тело Уилла требовало
больше этого огня, требовало движения и податливости навстречу
этому движению.
В какой-то момент он не выдержал, опрокинул ее в мягкую траву,
пахнущую горько и тревожно. Она притянула его к себе, впилась в
губы поцелуем, ее руки были жадными и сильными, его волосы она
накручивала на пальцы, вжималась в него, обжигая нездешним,
невозможным огнем.
Взять ее - оказалось не то что прыгнуть головой на скалы, скорее
- войти нагим в бушующее пламя пожара. Без надежды на пощаду и без
какой-то необходимости в этой пощаде. И он сгорел дотла в этом
беспощадном пожаре.
Чтобы утром, получив болезненный тычок локтем под ребра,
проснуться в измятой траве с женщиной, почти такой же древней, как
земля, на которой они спали.
- Знаешь, - сказала Шиповник ему, застегивая пряжку пояса поверх
рубахи, похожей по цвету на запекшуюся кровь, - нас так безудержно
тянет к вам. Словно вы можете вернуть в то время, когда не было
тумана, а мы были так же юны, как вы.
- Может, - щуря глаза на болезненно-светлое небо, пробормотал Уилл,
- вернуть тебя в юность еще раз?
Удар в живот едва не заставил его болезненно сжаться в комок.
Керринджер стиснул зубы и остался лежать на спине. Когда он
отдышался, Шиповник все-таки позволила ему снова избавить себя от
пояса и с ним заодно от рубахи.
На свету
Уилл Керринджер с отвращением оттер руки о штаны. В голове
царила звенящая пустота.
Только что он убил человека. Хуже того, только что он убил
человека, которого считал своим другом. Свернул ему шею, словно
фермер - курице, предназначенной в суп.
Грязный переулок освещал единственный фонарь. В его тусклом
свете мусорные баки у задней двери паба принимали гротескные
очертания, а скальпель, так и оставшийся в пальцах Мартина Бойла,
блестел, словно льдинка.