«Маманя родная… – говорил он, бывало, в сердцах, когда сыновья не могли справиться с каким-нибудь делом и пасовали. – Мамочка Рая…»
Вот и сейчас, по всему видать, та же песня: сидит сынок, ждет отцова сочувствия ли, решенья. Ведь давно не мальчик: дом, жена, дети… А все тот же: «Мамочка Рая…»
К притихшему застолью взрослых очень кстати подбежал малый Тимошка.
– Мы что, забыли? – спросил он у деда в упор. – Мы совсем забыли ехать на наше поместье? Рыбу ловить, грибы собирать. Лето прошло. Сентябрь, октябрь, ноябрь, – старательно выговаривал он и уверенно закончил: – Декабрь – это уже зима, дедушка… А ведь ты обещал. И папа обещал. Мы ждем, ждем… – Голосок его дрогнул.
Дрогнуло и сердце деда. Он притянул к себе внука – теплого воробышка – и сказал:
– Раз обещали, значит, надо ехать. На поместье… Вот и поедете завтра с папой, пока погода хорошая. Пару дней поживете. Подумаете. – Это уже твердый сыну наказ. – Загляните в станицу, Федору скажите, что мы на выходной подъедем. Давно не виделись. Аникею-крестнику привет везите. А мы подъедем, – глянул он на жену. – А то и впрямь лето кончится, и поместье наше, – засмеялся он, – совсем захиреет без хозяйского догляда. И вся родня нас позабудет. С Троицы не видались. Это непорядок.
– Мы сделаем порядок! – радостно пообещал внук.
На том разговор и кончился. Так всегда велось у Басакиных: последнее слово за отцом.
Конечно, потом, в каждой семье, что-то договаривали. Старшие Басакины, как все пожилые люди, ко сну готовились долго и засыпали не вдруг, перебирая день прошедший, его заботы. Тем более нынешний и вчерашний, тревожные.
За столом высказать сыну старый Басакин ничего не успел. А ведь накопилось.
Пришлось жене изливать душу:
– Взрослые мужики, а ума нет. Обиделся он, видите ли… Гаишник плохой попался. Вроде они бывают хорошие. Кому чего доказал? Бзыкнул, уехал.
– Как ты не поймешь? – заступилась жена. – Он за лето устал. С весны из кабины не вылазит. И эта милиция, бесстыжая…
– Если в такие годы уставать, что дальше будет? Я почему не устал? А мне ведь приходится порой и хуже. Гораздо хуже! – не выдержав, он возвысил голос, но тут же смолк, сберегая покой жены. И самого себя тоже. Всякое случалось в новой непривычной жизни. Недаром ведь – седина, морщины, хвори. Даже рубец на сердце, о котором знал только он.