Катерина Николаевна быстро нашла ноты.
– Ты, сударыня, уже начала разучивать? – спросила княгиня.
– Я свою партию прошла, ваше сиятельство.
– Аккомпанировать сможешь?
– Да, ваше сиятельство… – Екатерина Николаевна немного растерялась.
– Я буду переворачивать вам ноты, – сказал стоявший рядом с ней полковник Брискорн. Сказал он это тем особенным голосом, который сразу показывает любопытным: эти двое не только насчет нот сговорятся. Екатерина Николаевна улыбнулась полковнику, но как-то испуганно – казалось, внимание такого великолепного кавалера ее смущало и даже тяготило.
Брискорн передал вторую нотную тетрадку старому Манчини, а тот – сыну.
– Мой бедный Никколо впервые будет играть вместе со столь очаровательной дамой, – произнес по-немецки Манчини и тут же объяснил сыну по-итальянски его задачу. Никколо просмотрел ноты, молча кивнул и выжидающе посмотрел на Катерину Ивановну, чьи пальцы уже нависли над клавиатурой. Она кивнула ему и заиграла.
Маликульмульк невольно улыбался, слыша, как мальчик подстраивается под перепуганную аккомпаниаторшу. Да и не он один – но гости милосердно наградили обоих исполнителей аплодисментами. Старик Манчини увел сына прочь – отдыхать. Брискорн же увел Екатерину Николаевну. Она, видя, что обошлось почти без ошибок, радовалась, как дитя, и пылко благодарила полковника за поддержку.
Немного погодя опять запели Бенцони и Пинелли, Риенци и Сильвани. Маликульмульк почти их не слушал – он ждал, когда Никколо возьмет в руки скрипку.
Наконец старый Манчини привел его и, отозвав в сторонку Маликульмулька, сказал: мальчик непременно хочет сыграть очень сложную сонату Плейеля, а вслед за ней – «Дьявольскую трель» Джузеппе Тартини.
– Ого… – прошептал Маликульмульк. Тут уже не было речи о виртуозности, виртуозность – необходимое условие, но в музыке Тартини было нечто демоническое – и управится ли с этой черной страстью ребенок?
Вспомнилось – еще в столице кто-то из музыкантов, с которыми Маликульмульку довелось играть квартеты Боккерини, рассказывал: Тартини продал душу дьяволу в обмен на вдохновение, и далее дьявол, являясь ему во снах, исполнял дивные, тревожные, изысканные мелодии, композитору оставалось лишь проснуться и, не перекрестя лба, их записать.
Никколо вышел, словно в полудреме, но первый же удар смычка оживил его, и началось то священное безумие, о котором Маликульмульк мечтал – да только оно все никак к нему не снисходило. Мальчик играл свою музыку – или же музыка, словно огненная жидкость, бьющая из глубин земных, нашла свой сосуд.