Полагаясь, подобно большинству родителей, на то, что это в свое время произойдет само собой, и мы с братом сами определимся в своем будущем. Они не утруждали нас назиданиями. Не помню ни одного случая поучений подобного рода. Учили и приучали скорее тому, что по-научному сейчас именуется
простыми нормами нравственности и справедливости. Как приучали? Без нотаций-лекций на тему «что такое хорошо и что такое плохо», постоянно контролируя, сделаны ли домашние задания и какие мы за неделю получили отметки (по дневнику). Однажды подслушал разговор матери с отцом: она просила, уговаривала его пойти на родительское собрание, а он спрашивал, какие у меня отметки за четверть – «если плохие», говорил, то «не пойду»…
Воспитание сводилось к неукоснительному соблюдению норм и правил уклада повседневной жизни, усвоению самых элементарных правил общежития, где каждый имел права и обязанности. Не помню случая, чтобы отец или мать, усадив меня или брата на стул или поставив перед собой, начали бы долго и нудно объяснять, что и как я или брат должны сделать, мне же обязательно напоминали, что я «старший сын и брат». Иногда поартачившись, мы делали, «исполняли» то, что нас просили или нам поручали сделать, не обсуждая, хотим ли мы это делать или нет. Всё происходило без крика и порки, в форме просьбы, которые, подобно приказу, не обсуждаются. Скажем, мы жили в Николаеве на третьем этаже, а вода наверх (в конце и сразу после войны) не поступала, и если одно из вёдер, стоявших в ванной комнате, стояло пустым, мама говорила: «Ребята, принесите воду, отец придет, будет ругать, мол, «мужиков полон дом, а воды принести некому». Отец вообще-то сам упорно соблюдал и внедрял в доме усвоенные им когда-то крестьянские, «тамбовские», нормы и формы общежития, показывая пример в воскресные дни – готовил дрова, подметал пол, помогал маме в готовке еды (например, приготовленное мамой тесто для куриной лапши тонко нарезал сам, заточив предварительно нож). Поэтому с ним бессмысленно было спорить или ссылаться на не сделанные еще домашние школьные задания.
При всей строгости отец нас любил и по-своему баловал: в день получки, как называли тогда зарплату, обязательно дарил любимые конфеты «Рококо», по воскресеньям ходил с нами «погулять», угощая – себя знаменитым бакинским пивом, нас с братом – пирожками и мороженым. Мама, когда наказывала за прегрешения, иногда нас «шлёпала» по заду (всегда небольно), а отец, рассердившись, физически нас не наказывал, но любил пригрозить «ремнём». И лишь однажды ударил меня: навсегда запомнил, как, сидя за обеденным столом и слушая какой-то его рассказ, в каком-то месте я сказал ему: «Ну, и чудак ты, папа!», а он, ударив меня ложкой по лбу, пояснил свою акцию так: «Чудак – это полтора дурака, а у тебя отец умный, понятно?!» Отец был настоящим семьянином, и для него интересы семьи были выше всех других предпочтений и забот. Вёл себя по-крестьянски: все в дом – и ничего из дома. Зарплату, всю до копейки, приносил и отдавал маме как хозяйке полностью. Честно признавался мне, уже взрослому, что иногда «отжаривал» для себя, чтобы в выходной день побаловаться пивком, которое любил, но всегда только из заработанных «сверхурочно», полученных за сдельную работу, в свободное от основного времени («закрывал наряды», как он это называл). И я, будучи уже студентом, приезжая на лето домой, к родителям, отдавал летнюю стипендию матери, оставляя себе лишь на «карманные расходы». Помню, как огорчил мать, сообщив однажды, приехав на каникулы, что проиграл в «очко» всю летнюю стипендию каким-то шулерам, подловившим меня, «лоха», на пароходе «Пестель», что ходил в те годы из Одессы в Николаев. Помню, она ничего не сказала в ответ, только грустно и укоризненно на меня посмотрела. С тех пор я