Но немец пёр неудержимо. Бои шли уже на окраинах, противник
занял станции Бабарыкино и Телегино, Александровку. И хотя радио,
почта и узел связи работали, хотя функционировала электростанция,
люди почувствовали бесконтрольность со стороны гражданской и
военной администрации, а это могло означать лишь одно – город не
удержат.
Магазины грабили на наших глазах. Но бойцы, понимая, что при
немцах гражданским будет крайне тяжело достать хоть что-то, не
вмешивались. Не стрелять же по своим, зачастую знакомым людям? Уж
лучше им достанется добро, чем врагу.
Многие магазины, в том числе ГУМ, находились на центральной
улице – торговой. Я смотрел, как люди разбивают двери и окна, как
распихивают друг друга, пытаясь забрать что-то дорогое, как роняют
награбленное, не в силах унести всё, что схватили в жадности своей…
Было горько смотреть на падение достоинства, наблюдать, как страх и
безнаказанность позволяют выползти наружу самой грязи, самым худшим
человеческим качествам.
– Мама! Мама!! Мам…
Пронзительный детский крик привлёк моё внимание. Рядом с
продуктовым магазином стояла маленькая девочка, укутанная в детскую
шубку. В её глазах стояли слёзы; ребёнок отчаянно звал куда-то
пропавшую мать.
Меня словно громом поразило, так стало жалко маленького,
беспомощного ребёнка. Кроме того, девочка была очень похожа на мою
племянницу. Вроде и черты лица те же, и взгляд родной, и даже
кричит знакомо. На секунду мне подумалось, что брат почему-то
оказался в Ельце. Искал меня?
Нет. К девочке подлетела женщина. Мама? Она подняла на меня
глаза, и я понял: нет, не мама. И не женщина, а молоденькая и очень
красивая девушка. Наверное, сестра.
Худенькая, белого цвета кожи, с иссиня-чёрными волнистыми
волосами, с правильными чертами лица и полными нежно-розовыми
губками. Но что больше всего кольнуло моё сердце, так это огромные,
светло-карие, невероятно тёплые глаза; посмотрела на меня – и будто
солнышко ясное пригрело. Впервые я такие глаза видел.
Мы случайно скрестили взгляды, и девушка не отводила свой секунд
десять – значит, я ей тоже глянулся! Уже было собрался шаг
навстречу сделать, да ребёнок ещё пуще заплакал, она его подхватила
и унесла. А я столбом стоял, вслед смотрел. Проводить бы, так ведь
на посту…
– Эх, гарна дивчина, хлопец! Да больно тощая. Но немцу, я
слыхал, тощие нравятся, как пить дать, снасилуют.