Зашелестели одобрительные голоса, посыпались указания по поводу поисков королевы, начались другие обсуждения. Вдруг прозвучало несмелое:
— Ваше Величество, боюсь, это невозможно.
Голос подал советник.
— Что невозможно? — спросил король. — Проникнуть в другой мир? Уйти от чужих стражей? Один раз уже удалось, и доказательство перед вами. Но второй раз я ошибки не допущу. Мы вернем настоящую королеву, чего бы нам это ни стоило.
— Ситуация слишком сложная, мы ни в чем не можем быть уверены. Даже Вы, Ваше Величество, не имеете права посещать другой мир. Я категорически против любых перемещений, да и вряд ли они сейчас возможны. Следует принять как факт, что королева недосягаема.
— Согласен, — сказал Дитрич. — Мы должны думать об Аксаре, а не об охоте за предательницей.
— Вы, Ваше Величество, связаны с королевой кровными узами. И пусть душа королевы далеко, тело ее здесь! Стало быть, мы можем разорвать брачные узы и освободить Вас, и чем скорее мы сделаем это, тем лучше.
— Начинайте, — согласился король.
Я несколько раз благодарила Уэнделла за помощь, но была готова поблагодарить его еще раз десять, не меньше. Если бы не он, никто больше не озаботился бы тем, в каком состоянии я нахожусь. Такие все важные, бросаются высокопарными словами, а сами не смогли справиться с девчонкой восемнадцати лет, которая окрутила их драгоценного Рейна, а сам Рейн вообще нарушил правила, явившись в закрытый мир, да еще и не ту душу забрал. И вот перед ними я должна благоговейно ежиться? Нет уж, господа, не дождетесь!
Пока придворные суетились, Дитрич, как Верховный смотритель – читай, жрец – стоял напротив, опираясь на посох, и глазел на меня своими желтыми глазами коршуна. Я тоже на него поглядывала, и тоже недобро.
— Не нравится мне все это, — после долгого молчания изрек смотритель.
Решив, что эти слова адресованы мне, я отозвалась:
— Мне тоже.
— Ты не просто так сюда явилась, простокровка.
— Я высшая, многоуважаемый, по крайней мере, мне так сказали, и я не сама явилась – меня похитили, и если кто и имеет право сердиться – так это я.
Коршуна перекосило. Его, видимо, бесит, что я не боюсь, а еще раздражает, что я стою перед ним не босоногая, полуголая и растрепанная, а одетая и обутая. Об этом он уже брюзжал – требовал, чтобы меня переодели в ритуальное облачение жертвенной овцы, в ту самую полупрозрачную сорочку. К счастью, во что я одета, волновало только его.