Его трясло, зубы стучали, и он не мог ничего сказать.
– Вот так арктор и действует, – спокойно констатировал эрцог,
наблюдая за побочным сыном. И непонятно было – сам он только что
«прикасался к боли» или был настолько равнодушен, что «мотыльки» не
сработали? – Голод… Ты ещё чувствуешь его, Рико?
Энрихе помотал головой: ничего, кроме боли и холода он сейчас
действительно не ощущал.
– А что ты чувствуешь? – эрцог уставился на него с равнодушием
патологоанатома. - Недовольство, что я приказываю тебе вот так
проводить время?
Энрихе снова энергично помотал головой, но на этот раз соврал, и
обрадованные «мотыльки» устремились к нему, словно намагниченные
его желаниями.
– Ну, и это чувство сейчас придёт, – скривил губы эрцог.
Энрихе его не слышал – в ушах звенело от боли, и Локьё взмахом
руки выключил прибор. И даже подождал, пока побочный сын снова
начнёт дышать.
– Ты знаешь, ЧТО ты должен делать с желаниями и чувствами, -
объявил он, как ни в чём не бывало. – Помни: за тобой наблюдают не
только приборы, но и люди. Если ты что-то простишь сам себе – то ни
арктор, ни его разработчики жалости не знают. Чувства или
контролируются тобой, или подчиняют тебя, окуная в лёд. Работай.
Если испытание будет удачным, мы вместе разберём с тобой вечером
запись твоих действий. На первый раз, напоминаю: я оставляю тебя
здесь на час. Надеюсь, ты уже достаточно взрослый мальчик.
Энрихе смотрел на закрывшуюся дверь, и в душе его поднималась
незнакомая темная волна – смесь ярости, страха и безысходности.
Маленькие механические твари роились вокруг него. И даже если
ему удастся их обмануть, за ним наблюдают ещё и живые… твари.
Иннеркрайт вспомнил про испытание арктором, но в нём уже ничего
не дрогнуло.
Самовоспитание – штука так или иначе полезная, даже если методов
ты не принимаешь.
Да он и не жалел уже о принятом решении погрузиться в пучину
аристократического бреда. В доме отца Энрихе получил доступ к тому,
что никогда не смог бы изучать, будучи «никем»: к паутине и
занятиям с мастером, открывшим ему Вселенную.
Все остальное – было только платой, только инициацией, которую
следовало перетерпеть. И то, что он узнавал теперь, стоило всех
принесенных им жертв.
Он моргнул. Память выкинула его из реальности.
В боксе, где лежал отец, всё так же навязчиво пахло
медикаментами. Так же моргали глазк