Затем поезд снова тронулся и стал разгоняться в сторону Пскова.
Егорыч оглянулся тогда с эскалатора и посмотрел на лица прильнувших
к стеклам горожан. На них, кроме страха, смятения и боли была видна
ещё и надежда, что всё обойдётся, пройдёт как страшный сон, и жизнь
снова пойдет своим повседневным привычным темпом. Говорили потом,
что там, в Пскове, их уже ждали. Никто не выбрался. Это сейчас все
знают, что на юг и запад, и даже на юго-восток, бежать нельзя.
Только на север, и пока ещё вроде можно на восток.
Егорыч закряхтел, поворачивая грелке другой бок. Рядом с ним
зашевелилась какая-то куча тряпья. Из кучи вынырнула маленькая
лысая, на длинной тонкой шее, голова с невероятно сморщенной кожей
на смуглом, заросшем несвежей серой щетиной, лице.
— Гхм! Егорыч! Стемнело уже! Просил же разбудить! — голова, как
оказалось, умела громко и противно говорить, не смотря на жутко
помятый вид. Видя, что сосед не реагирует, она добавила тише: —
Тикать же надо. В этажку какую баррикадироваться на ночь. Ты что,
Брендона встретил, что ли?
— Сам ты сбрендил, — Пётр наклонился, порылся в брошенном на
полу под трубой полиэтиленовом пакете и достал пузатую бутылку с
красивой этикеткой и коричневой жидкостью внутри. — Кстати, насчёт
бренди. Будешь, Теодоре?
Он протянул бутыль другу.
— Свободному человеку... бренди... с утра... — сморчок снова
укоризненно посмотрел на приятеля. — А давай!
Он бодро ухватился за горлышко и опрокинул бутылку в бедный
зубами рот.
— Э-э, полегче! Присосался, клещ, — старик насилу отобрал
спиртное у обнаглевшего соседа. Заметно повеселев, «Теодоре»
вытерся рукавом затёртого пальто, когда-то имевшего оттенок
бутылочного цвета, ныне скорее чёрного, и произнёс с чувством:
— «И лесной клоп не замечает своего ничтожества». Зулусская
народная пословица. Ик-к! Вот помню, в девяносто восьмом, в
Кейптауне, на симпозиуме зацепились мы языками с одним
профессором...
Складка вдруг замолчал и погрустнел, как-будто вспомнив что-то
очень неприятное.
— Коряво изъясняешься, литератор, — Пётр огляделся, ища глазами
пакет. — Сказал бы просто: «Мал клоп да вонюч», короче и
понятнее.
Фёдор задумался, глядя на бутылку мутнеющими глазами.
— Хм... И вправду короче. Но не яснее! — снова повеселел он и
поднял вверх указательный палец.
Егорыч уже пожалел, что предложил выпивку. Вытерев ладонью
горлышко, он сделал большой глоток. Благородная жидкость приятно
обожгла внутренности.