Капитан транспортника был
прямой противоположностью Куну и за не очень большую сумму
согласился подбросить троих незнакомцев до Тропоса, не спрашивая у
них имён. Он даже дал им три комплекта старой рабочей униформы,
чтобы по прилёте его пассажиры смогли выйти в порт через служебный
терминал и там смешаться с толпой. Несмотря на то что рейс с
Лакфана на Тропос считался внутренним и по прибытии документы ни у
кого не проверяли, выходить через пассажирский терминал с кучей
камер было опасно.
Лёха лежал, удобно
расположившись между двумя большими ящиками, и смотрел, как его
адвокат что-то записывает в своём походном планшете.
— Всё строчишь и строчишь? —
спросил Ковалёв. — Лучше бы новости проверил. Интересно, что
говорят на Олосе о гибели нашего друга адвоката, как его там
звали?
— Шылоо его звали, господин
Лёха, — ответил Носок. — Доступ во все информационные базы отсюда
закрыт, стало быть, проверить сейчас ничего нельзя. А я веду
дневник. И ещё пишу письма своей любимой Киллоко. Хоть я их и не
отправляю, чтобы не ранить её тонкую душу, но не писать не
могу.
— Дневник — это хорошо, а
письма — ещё лучше, — одобрил комедиант действия адвоката. — Но
давай, ты это всё ненадолго отложишь и расскажешь нам с Жабом, что
за период гонений был на твоей родине? Если ты не забыл: картины
этого периода — единственная зацепка, чтобы поймать негодяя
Тида.
— Вы же знаете, семьсот лет
назад, ещё до Первой Диктатуры, Лифентр считался центром искусств
всего Обитаемого Пространства, — вдохновенно начал рассказывать
Носок, а Лёха с Жабом сделали вид, что знают. — Но с приходом
Диктатуры все искусства попали под запрет, произведения подлежали
уничтожению, а творческие люди, те из них, кто не отказался сменить
деятельность, были посажены в трудовые лагеря.
Адвокат прервался, вздохнул и
вытер навернувшуюся слезу.
— Очень тяжело говорить об этом
мрачном периоде истории нашей планеты, — пояснил он и продолжил
рассказ: — Первый Диктатор Копогоз поставил задачу — как можно
быстрее превратить Лифентр в индустриальную планету. Развивались
производства и науки, а культура и искусство, стало быть,
уничтожались. На всё про всё Копогозу понадобилось семьдесят два
года.
— Давай ближе к делу, Носок, —
перебил адвоката Ковалёв. — Это всё безумно интересно, но давай
ближе к делу. Что за период такой?