— Я Вам про него и пытаюсь
рассказать, господин Лёха! Не перебивайте! — огрызнулся адвокат. —
Как я уже сказал, с момента объявления искусства вне закона и до
казни последнего официального подпольного писателя, прошло
семьдесят два года. Именно этот временной промежуток и называют
периодом гонений. Последнего художника, правда, казнили намного
раньше, но всё равно окончание периода считают по дате казни
последнего писателя.
— Теперь понятно, почему у вас
юристом быть почётнее, чем флористом, — сказал Ковалёв.
— Да, — печально произнёс
Носок. — Хоть запрет на искусства и отменили уже как шестьсот лет,
но люди творческих профессий у нас до сих пор не в почёте, стало
быть, юрист престижнее флориста. Горе мне, горе! Бедная моя
Киллоко!
— Так! Стоп! Только не заводи
свою шарманку! — прикрикнул Лёха на адвоката, встряхнул его за
плечи и привёл тем самым бедолагу в чувство, после чего спросил: —
Я так понимаю, в этот период ваши художники превзошли себя, раз их
картины так дорого ценятся?
— Они так ценятся больше из-за
того, что за весь период было написано не так много картин. Их
писали тайно и вывозили с планеты под страхом быть пойманными и
убитыми. А картины мастеров Лифентра, написанные ими в эмиграции не
считаются истинными картинами периода гонений.
— А в чём смысл рисовать
картины, если за них тебя могут убить? — наконец-то вступил в
разговор Жаб.
— Затем, что их можно потом не
кисло продать, дружище. Хотя даже мне с моей извращённой
человеческой логикой такого не понять, учитывая, что за семьдесят
два года всех этих художников перебили, — ответил другу
Лёха.
— Писателей за семьдесят два,
художников намного раньше! — уточнил Носок и с нескрываемой
гордостью добавил: — Так или иначе, считается, что это был золотой
век художественной школы Лифентра! И стало быть, любой уважающий
себя коллекционер, если ему позволяют средства, просто обязан иметь
у себя в коллекции хотя бы одну картину мастеров Лифентра периода
гонений!
— Значит, у Джии есть, — тут же
сделал вывод Ковалёв. — И как минимум штук десять.
После рассказа Носка о тяжёлой
доле творческих людей Лифентра, некоторое время все сидели молча.
Наконец Лёхе это надоело, и он обратился к товарищу:
— Жаб, друг мой любезный! Ты
чего так пригорюнился? Тебя так сильно впечатлила незавидная судьба
художников Лифентра?