– Послушай, Кристофер., – говорил он, улыбаясь мне своей самой теплой улыбкой. – я знаю, что ты работаешь для всех нас, чтобы помочь нам жить лучше. Но мне заплатили приличные деньги и мы просто обязаны выбраться на отдых. Отдыхать тоже нужно, понимаешь? Ты понимаешь? Такой он был, мой отец. Добрый и умный. Всю жизнь пропахал на том чертовом заводе и добился только лишь цеха. Цеха по прессовке волокон в ткань, представляешь? Но не будем об этом. Все дело в тебе, и ни в ком другом, моя далекая, а я… Я отвлекаюсь. Шестого апреля я с неохотой взял в бюро себе лыжи и палки, уже предчувствуя, что ничего хорошего из этого не выйдет. Во мне зрело чувство отчужденности, и, казалось, горы были не рады мне. Ветер то и дело срывал с верхушки холодные потоки ветра, ноги по колено проваливались в снег; похолодало. Я брел угрюмо за родителями, стараясь особенно не отставать, чтобы не получить нагоняй от отца. Мои щеки горели от завывания ветра на высоте снежной горы, по которой мы карабкались. Аномальное похолодание в тот год было столь же удивительным, как и то, что начало происходить со мной, начиная с того памятного дня. Итак, перед глазами до сих пор стоит безмолвная картина: впереди на лыжах идет мать, за ней неуклюже семеню я, а следом с довольным видом скользит мой отец. Он раздувается от важности за свой скромный, но гордый рабочий выводок. Я оступаюсь; лыжа попадает в снег. Неумело вытаскиваю ее и продолжаю небольшой подъем. Снег летит мне в лицо, мгновенно заслоняя мне весь обзор, палки грозятся выскользнуть из рук, а лицо сковывает нежданным апрельским морозом
Весь мир переворачивается у меня перед глазами, когда отец подходит ко мне, отдыхающему после подъема и говорит:
– Погляди-ка вниз, Кристофер. Я гляжу и вижу перед собой белый мир. Воздух был, казалось, наполнен электричеством и способен зарядить собой всю планету. Макушки деревьев, торчащие из под километров растянувшегося снега, тихо перешептывались о чем-то своем на ветру. Я оглядывал этот новый дивный мир и не верил, что еще раньше все это было сокрыто от глаз моих! На площадке были не только мы, несколько других семей также взбирались сюда, чтобы оценить все, что было создано за миллионы лет до всех нас. Мы стояли и смотрели, человек десять, на то, как под нашими ногами мир имеет то, что давно утратил в процессе индустриализации, пока ветер холодил мои плечи и выдувал дурные мысли. Мы смотрели на природу в первозданном виде, ощущая себя великими, ощущая себя… свободными. Отец, я помню, стоял и улыбался, смотря на мое удивленное лицо. Он подошел ко мне, обернулся и приобнял меня за одно плечо, ничего не сказав. Я понял его без слов. Я понял тогда, что этот день станет поистине великим. А потом, не произнеся ни звука, отец прыгнул на снег и покатил к открывшемуся мне простору. Я восторженно наблюдал за ним, за человеком, чья судьба не ведает страха, за человеком, всю жизнь отдавшим для того, чтобы его семья наконец-то смогла почувствовать себя теми, кем они всегда и являлись. Людьми, перед которыми открыт весь мир. Он словно парил, скользя по гладкому подобию швейцарского асфальта, проходил повороты на огромной скорости, прыгал на небольших возвышениях и мягко приземлялся, не замедляя ход. Казалось, он будет нестись так вечно. Но вот я вижу, как он начинает тормозить, входя в очередной поворот, после чего все тело его напрягается для замедления хода. Он плавно тормозит за несколько сот метров до первого дерева, после чего разворачивается снимает с себя солнцезащитные очки и вытягивает свою руку в приветственном жесте. И только тогда я понял, как нелепо я выглядел последние несколько минут: тело подано вперед, глаза широко раскрыты, ладони сжаты в кулак. Я смотрел на его спуск и шептал, казалось, беззвучно: «да, да, да!». Следом за отцом пролетела какая-то тень. Я не успел ее толком рассмотреть, не успел понять, кто это, правда тогда это не имело ни малейшего значения. Тень пронеслась рядом со мной, чуть меня не задевая. Ты помнишь это, не правда ли? Как в страхе я чуть не отпрянул, но лишь усилием воли остался стоять и смотреть обезумевшим взглядом на отца, медленно карабкающимся на нашу подготовленную курортом обитель. Ты, наверное помнишь, как следил я, не отрываясь, за каждым действием, чтобы вдруг не перепутать расположение ног или рук, когда выйду впервые на трассу, чтобы не нарушить тот святой обычай, позволяющий людям стать теми, кто покоряет снежные пустыни? И ты, вероятно, помнишь, как я подался к своей матери, умоляя ее лишь об одном, самом заветном моем желании – ощутить себя настоящим, покорив этот неприступный, казалось бы, спуск