— Нет, всё за счёт заведения, —
вставил в разговор викинг, пронося мимо меня здоровенный поднос,
заваленный бургерами, — так что можно набивать брюхо по самое
горло.
— При этом ешь, что душе угодно,
никаких забот о сохранении фигуры, холестериновых бляшках или
суточной дозе сахара. Фигура и состояние здоровья останутся
неизменными, — вставила пару женских аргументов ЗеЛена.
— Рай для чревоугодия, — усмехнулся
я, — система соблазняет всех грехом.
— Нет, заставляет грешить, и я
чертовски этому рад! — Барон Вуки поставил поднос на стол и сел на
стул. Его ноги не доставали до пола, что выглядело весьма комично,
учитывая его брутальный образ.
— Зря так шутишь, хоть какая-то
радость в конце дня. Хорошо, что еду здесь добывать не нужно.
Голода нет. Если бы система заставляла жрачку искать, вообще по
хардкору было бы, — справедливо заметила девушка.
— Если нет необходимости в еде, зачем
тогда пища? — я принял из рук ЗеЛены большую тарелку с огромным
среднепрожаренным стейком, от которого исходил восхитительный
аромат.
— Чтобы ты помнил, кто ты есть. Ты —
человек и должен есть! — в очередной раз не сдержал поток
словоблудия коротышка.
— В целом, резонно, — согласился я,
присаживаясь напротив здоровяка.
— Пищевая стимуляция — одна из самых
примитивных и древних способов дрессировки, — неожиданно серьёзно
заметила ЗеЛена, поставила на стол несколько тарелок и, наконец,
присела.
— И что в нас пытается выработать
система халявной едой в конце дня? — видя, что викинг, не дожидаясь
остальных, начал уплетать бургер, я воткнул вилку в мясо и принялся
орудовать ножом.
— Каждый день наполнен событиями,
связанными с риском для жизни и потерей памяти. Но в то же время
если продержаться двадцать часов, ты получишь в своё распоряжение
четыре часа свободного времени в безопасном месте. Ты можешь сейчас
не есть, — Девушка поднесла ко рту вилку с нанизанными дольками
румяной картошки фри, — но ты будешь есть, готова поставить
двадцать фунтов.
— Почему фунтов, а не евро, долларов,
юаней или рублей?
— Потому что я из Англии. Мне так
привычнее.
— Но ты говоришь по-русски.
Я искренне удивился. Речь ЗеЛены
изобиловала как умными словечками, так и весьма низменным уличным
сленгом. Общалась она на чистейшем русском языке без
ярко-выраженного провинциального говора или московских заигрываний
с растягиванием слогов.