Кто сказал, что это хоровод
мертвецов?
Долгой полярной ночью, когда даже в
полдень на горизонте не светлеет небо, из глубоких темных пещер
наверх выходят цверги — злобные уродливые карлики, которых люди
когда-то прогнали под землю. Они не похожи на смешливых чахкли,
живущих в холмах и курганах, они служат самой Смерти и не выносят
солнечного света, холодный камень дает им силу и неуязвимость.
Они приходят в мир людей, чтобы
мстить за изгнание, и не оставляют надежды вернуть себе землю,
сковать ее вечной мерзлотой и навсегда погасить солнце. Цверги
видят в темноте и в ночи безошибочно находят себе жертву — им нужна
живая горячая плоть, они, как холодный камень, вытягивают тепло из
человеческих тел одним прикосновением. Ближе к весне они воруют
детей, чтобы забрать с собой под землю и до следующей зимы медленно
пить их кровь и пожирать живую плоть.
Случается так, что рассвет застает
цверга далеко от его пещеры, обычно в жилищах людей, где он ищет
себе жертву. Тогда цверг прячется от солнца в темных закоулках дома
— подвалах, чуланах, шкафах — и не уйдет, пока не убьет хозяев и не
заберет с собой их детей.
В детстве, совсем раннем, лет в
пять-семь, Олаф боялся цвергов. Так, что иногда не мог спать по
ночам. И потом, уже в школе, они с ребятами любили собираться в
каком-нибудь темном местечке и рассказывать друг другу леденящие
кровь сказки — истории про цвергов Олаф всегда считал самыми
страшными. Чем старше они становились, тем реалистичней делались
рассказы, из глупых побасенок превращаясь в былички. И вот уже не
«один мальчик» пошел ночью к отхожему месту, а какой-нибудь Ладвик
из Халле вышел на крыльцо, а утром был найден мертвым на ступеньках
своего дома. И — непременно — ужас застыл на его лице, а врач
констатировал смерть от переохлаждения, хотя ночь была тихой и
теплой.
Случаи внезапной паники тоже
приписывали цвергам, особенно если это случалось на суше, а не на
катерах или плавучих островах. И в исчезновении людей, особенно
детей, тоже винили цвергов.
Верить в цвергов смешно, еще смешнее
их бояться. Но одинокий каменный остров с мерзлотой на дне как
нельзя лучше подходит им для жизни…
Вскрытое, но неприбранное еще тело
имеет свою роковую эстетику — как точка без возврата, окончательно
проведенная черта между жизнью и смертью. Разобранный механизм —
совершенный казалось бы — не собрать снова. Вместо сломанной куклы
— грубая, склизкая и кровавая, скверно пахнущая проза жизни. Олаф,
с одной стороны, спешил привести тело в порядок, с другой — хотел
сделать это как можно лучше, вернуть хоть что-то от поруганной
смертью (и вскрытием) красоты. Морозную эритему потом прикроют
гримом…