Поддернув правый рукав, я оглядел
тяжелый браслет, охватывающий правое предплечье и, кое-как согнув
левую руку, провел кончиками пальцев по украшавшим его
металлическим «шишкам». Как я теперь знал, рабочих среди них было
всего две. Та, что располагалась правее, генерировала магическую
поисковую сеть. Та, что левее, придавала сети функцию захвата
цели.
Только и всего.
Удобство же использования браслета
заключалось в том, что нажимать кнопки необязательно было руками.
Достаточно хлопнуть себя по бедру той или иной «шишкой», как нужная
функция тут же становилась активной.
Насчет того, каким именно образом не
маги… а карателями испокон веков становились обычные люди… видели
поисковые сети, память Шала тоже дала ответ. Все было просто:
татуировки. Те самые, которые так меня раздражали и которые на деле
оказались не просто указанием на принадлежность карателей к
определенной воинской касте, а приносили реальную пользу.
Я даже припомнил объяснения мага,
который в свое время делал татуировку молодому пареньку с неудобным
именем Шайлисатт.
— Это не для красоты, — говорил он,
проводя болезненную до крайности процедуру. — Если твое тело не
отторгнет магию, ты станешь карателем. Если же отторгнет, то твой
путь будет лежать или в обычную армию, или на кладбище. Хотя лично
я тебе такой судьбы не желаю.
Шал вытерпел все, что уготовил для
него мастер-маг. И на собственной шкуре узнал, каково это — когда
вместо краски тебе под кожу раз за разом загоняют иглу, смазанную
специально обработанным соком шеккового дерева. Причем узор
набивался неделями. Не только на скулы, но и на лоб, подбородок,
шею, веки и даже за ушами. Его единственным предназначением было
позволить карателю видеть его же собственные поисковые сети. Чужие,
при отсутствии привязки к поисковому браслету, к сожалению, никто
из них не распознавал. Ну а чтобы не пугать людей обилием рисунков
на морде, краску брали прозрачную. И уже поверх нее на скулы
наносили самое обычное тату, смысл которого на древнем ирале
означал буквально следующее: «Пусть свет, что есть в нас, да
воссияет».
Я, пока чах две недели в карантине,
успел во всех подробностях рассмотреть свою хмурую физиономию,
украшенную этой пафосной надписью, чем-то похожей по виду на
арабскую вязь. И все остальное детально изучил. Как мог, опробовал
возможности нового тела. Не возражал против регулярных осмотров. И
растерялся, пожалуй, всего однажды. Этим утром. Когда лесса Майена
явилась в мою келью в последний раз и потребовала, чтобы я
разделся.