У Джейн Смарт тоже имелись артистические наклонности – музыкальные. Чтобы сводить концы с концами, она давала уроки музыки и время от времени замещала капельмейстеров в местных церквах, но ее истинной любовью была виолончель. Вибрирующие меланхолические звуки, беременные печалью древесных волокон и тенистым величием крон, в причудливые теплые лунные ночи вольно лились из забранных ставнями окон ее маленького приземистого деревенского дома, затерявшегося между такими же домишками на кривых улочках в районе Пятидесятых, известных под названием Пещерные дома. Соседи Джейн – муж, жена, ребенок и собака, разбуженные, бродили, бывало, по своему участку в четверть акра, обсуждая вопрос: не вызвать ли полицию? Вызывали они ее редко, приведенные в замешательство и, вероятно, напуганные откровенностью и тоской, пронизывавшими блестящую игру Джейн. Проще, казалось, вернуться в постель и постараться снова уснуть под двойные ноты гамм, сначала в терцию, потом в сексту, под этюды Поппера или повторяющиеся четыре такта слигованных шестнадцатых (когда виолончель звучит почти соло) во втором анданте бетховенского ля-минорного квартета № 15.
Садовником Джейн была никудышным, и запущенные заросли рододендронов, гортензий, туй, барбарисов и самшита вокруг дома скрадывали поток звуков, низвергавшийся из окон. То была эпоха утверждения во всевозможных правах и шумной музыки в общественных местах, когда в каждом супермаркете громко звучали «мьюзаковские»[8] версии «Сатисфэкшн» и «Я поймал тебя, детка», а стоило двум-трем подросткам собраться вместе, как в воздухе сублимировался дух Вудстока. Однако внимание неотвязно привлекала не громкость, а тембр страсти Джейн, от которой у нее порой путались пальцы, тем не менее, сбившись, она неуклонно повторяла тот же самый пассаж, в той же заданной тональности. У Александры эти звуки ассоциировались с темными бровями подруги и с горячей напористостью ее голоса, безоговорочно требовавшей ответа, изложенного в виде четкой формулы, которая способна ввести жизнь в подобающее русло и ухватить ее тайну, вместо того чтобы, подобно Александре, плыть по течению в полной уверенности, что тайна вездесуща, пронизывает жизнь насквозь, витает в воздухе в качестве его составной, не имеющей запаха, и именно ею питаются птицы и растения.