Время от времени он умолял меня признаться, кто я такой на самом деле и где он сможет меня найти, но я, конечно, ничего ему не сказал.
Я оставался с ним три ночи, болтая о загадочных английских островах, читая ему вслух итальянские стихи, иногда даже играл ему на мандолине и пел все нежные любовные песни, какие помнил.
Он научил меня изрядному количеству грубых уличных английских выражений и заявил, что хочет забрать к себе домой. Ему придется прийти в чувство, сказал он; ему придется вернуться к своим обязанностям, к своим поместьям, к своей ненавистной порочной жене-шотландке, изменнице, чей отец был убийцей, и к своему невинному малышу, чьи ярко-рыжие кудри вселяли в графа уверенность в собственном отцовстве.
Он будет содержать меня в Лондоне, в прекрасном доме, подаренном его величеством королем Генрихом Восьмым. Он не может без меня жить, а поскольку все Гарлеки неизменно получали все, что хотели, у меня нет другого выхода, кроме как подчиниться. Если я – сын могущественного вельможи, то я должен в этом признаться, и он справится с этим осложнением. Кстати, не испытываю ли я ненависти к своему отцу? Его отец – мерзавец. Все Гарлеки – мерзавцы и были такими со времен Эдуарда Исповедника. Мы должны ускользнуть из Венеции сегодня же ночью.
– Ты не знаешь ни Венецию, ни ее дворянство, – доброжелательно заметил я. – Подумай. Стоит только попробовать – и тебя разрежут на кусочки.
Теперь я осознал, что он еще довольно молод. Раньше я как-то не задумывался о таких вещах, ибо любой мужчина взрослее меня казался мне старым. Графу не могло быть больше двадцати пяти лет. А также он был не в своем уме.
Он подскочил на кровати, отчего его густые медные волосы высоко взметнулись, выхватил свой кинжал, великолепный итальянский стилет, и уставился сверху вниз на мое обращенное к нему лицо.
– Ради тебя я способен на убийство, – гордо и доверительно сказал он на венецианском диалекте. Потом он вонзил кинжал в подушку, и из нее полетели перья. – Я и тебя убью, если возникнет в том необходимость.
Перья взлетели к его лицу.
– И что у тебя останется? – спросил я.
За его спиной раздался треск. Я был уверен, что за окном, за запертыми деревянными ставнями кто-то есть, хотя мы и находились на высоте трех этажей над Большим каналом. Я сказал ему об этом. Он мне поверил.