– К концу дня?! – ужаснулась я. – Вы что, думаете, я сегодня успею что-то сделать? Да я до Масловского неделю добираться буду…
– Не прибедняйтесь, Мария Сергеевна. – Шеф махнул на меня рукой. – Ваши связи в РУБОПе вам помогут.
– Владимир Иванович, да им не до этого сейчас. Вы же знаете, РУБОП расформирован, их всех вывели за штат.
– Ну, значит, используйте ваши связи в среде организованной преступности, – отмахнулся шеф.
– Вы за кого меня принимаете? – возмутилась я, но шеф замахал обеими руками.
– Найдете, как на Масловского выйти. Все, за работу, за работу.
– А телевидение? – упиралась я.
– Что «телевидение»?
– Как мне с ними разговаривать?
– Послушайте, что вы как маленькая? – Шеф насупил брови. – Все, хватит языком болтать, работайте. Идите, идите. – Он быстро вынес свое грузное тело из-за стола и буквально вытолкал меня за дверь.
– Но, Владимир Иванович…
– Все, все, я сказал.
Дверь прокурорского кабинета захлопнулась, я осталась в канцелярии, растерянно глядя на Зою.
– Зоенька, зарегистрируй заявление о похищении жены гражданина Масловского.
– Давай заявление, зарегистрирую. – Зоя протянула руку.
– Зарегистрируй как заметку в печати.
– Совсем вы с шефом обалдели. Как будто заняться больше нечем, – заворчала Зоя, доставая книгу регистрации заявлений и сообщений о преступлениях. – Он не забыл, что у тебя два дела на выходе?
– Зоенька, кроме тебя, меня и пожалеть некому. – Я подошла к Зое и обняла ее за плечи.
– Угу, – язвительно откликнулась Зоя, – а Горчаков?
– Он меня жалеет по-мужски, а ты по-человечески. Я пошла в РУВД.
По дороге я заглянула к Лешке и пожаловалась на шефа:
– Представляешь, поди туда – не знаю, куда, принеси то – не знаю, что.
– Я не понял, Швецова, – Лешка крутанулся на вертящемся стуле в мою сторону. – Ты так хотела порасследовать похищение мадам Масловской, в чем же дело?
– В том, что мне придется заниматься бумажной ерундой, а не расследованием. Не жену Масловского искать, а доказывать, что пресса гонит фуфель. А у меня дела стоят.
– Купи пожрать чего-нибудь на обратном пути, – донеслось до меня из горчаковского кабинета, когда я шла по коридору.
Выйдя на улицу, я удивилась тому, как тепло и солнечно. В нашей прокуратуре – толстые кирпичные стены, и далее в жару у нас прохладно, как в склепе. А у меня вдобавок не солнечная сторона, и когда сидишь безвылазно в кабинете, можно забыть, какое время года на дворе. А обычные-то люди, оказывается, живут счастливой солнечной жизнью, бегают по улицам с безмятежными лицами… Мой взгляд зацепился за отражение в зеркальной витрине, и я остановилась, разглядывая себя в зеркале. «Ужас, – подумала я, – меня же можно испугаться, когда я не слежу за своим выражением лица. Сдвинутые брови, глубокая складка между ними, опущенные углы рта, и главное – тяжелый, безрадостный взгляд. Где моя былая безмятежность? Где азарт двадцати пяти лет? Каждое дело тогда казалось мне захватывающей жизненной драмой, которую только я могу распутать во имя справедливости. А теперь… Теперь каждое дело кажется мне прежде всего источником неприятностей».