Земли княжества распродали, пока я воевал, родовое древо
сожгли вместе с Вороновым Гнездом во время очередного восстания. Ни
княжества, ни рода. Ни-че-го.
И род Гарванов умрёт вместе со мной — последним его
представителем.
Теперь только и остаётся смотреть, как символ рода — ворон
медленно кружит в пронзительно голубой синеве. Он заберёт меня в
Ирий, унесёт на своих крыльях к предкам, и тогда моя душа
успокоится.
Если, конечно же, предки меня не проклянут и не изгонят,
за то, что я так бездарно растратил жизнь и ничего не сделал для
рода.
Вдруг ворон стремительно бросился вниз, прямиком ко мне.
Неужели начнёт клевать живьём?
Нет, ворон ворона узнает, ворон ворона не тронет. Вспомнил
почему-то Гарыча, жившего у нас в башне воронятни. Может быть, это
и есть мой старинный друг? Прилетел со мной проститься?
Нет, любимого ворона семьи давным-давно нет, этот хоть и
был на него похож, но он не мог им быть.
Ворон приземлился прямиком на мою грудь, правая лапа едва
не угодила в окровавленную рану. Ворон задумчиво наклонил голову
набок и уставился на меня блестящими чёрными глазами.
Я безотрывно смотрел на него, что-то было в его глазах
такое — завораживающее. Ворон резко перескочил на наручи панциря,
заставив меня следом за ним повернуть голову. Его когти скребли по
чёрной матовой броне, и он вдруг взял и клюнул меня в
запястье.
Какое-то притупленное изумление — я сразу же ощутил, что
он клюнул в браслет. В тот проклятый браслет из-за которого я
однажды в порыве гнева и отчаянья едва не отрубил себе руку.
Двадцать пять лет я не мог снять браслет, и вот вдруг прилетел
ворон, клюнул — и тёмные деревянные бусины осыпались с кожаного
шнурка.
Ощутил облегчение. Ворон снова уставился на меня, склонил
голову, приблизившись к лицу, и так внимательно, испытующе заглянул
в глаза, словно бы ждал от меня каких-то слов.
Но нет — наверняка он ждал последнего вздоха, последнего
удара сердца. Зла на ворона я не держал. Теперь я просто
добыча.
Толчки в груди становились всё более редкими и слабыми,
навалилась слабость и безразличие. Теперь лик ворона, нависший надо
мной, затмил всё вокруг. Кажется, даже небо потемнело и слилось с
его чернотой. А может, я просто слишком долго умирал и уже
наступила ночь?
Тихо стало, безмолвно, пусто. Не ощущал я ни запаха сочной
весенней травы, ни дуновение ветерка, ни касаний ворона, который —
я видел, но не чувствовал — положил мне лапу на щеку, будто бы
хотел утешить, хотел сказать, что всё закончилось.