Эта мысль так развеселила меня, что я рассмеялась.
– Ты чего? – тотчас же откликнулся Вадик. Он так больше и не заснул.
– Ничего. Просто так.
– Вспомнила веселенькую ночь?
– Да нет…
– Ну а губернатор зачем тебе понадобился? Хочешь шашни завести, пока суд да дело? Заарканить сановного старичка? Чтобы он снял со своей лапы часы «Картье» и преподнес тебе за мастерское владение позой «Рыбы соединяют глаза». Знаешь такую?
– Понятия не имею.
– Литературу нужно изучать.
– Это какую же?
– «Китайский эрос», например.
– Ты, я смотрю, большой теоретик… Вообще-то, я не рассматривала старичка губернатора в контексте рыбы, но ты натолкнул меня на мысль…
– Значит, действуй, Маня!
– Приму к сведению, дорогуша…
* * *
Завтрак прошел тревожно. Ничего другого и не следовало ожидать. Все пассажиры оказались в курсе произошедшего ночью: известие о смерти старпома, который еще вчера за ужином как ни в чем не бывало восседал за столиком командного состава, распространилось с невероятной скоростью. Уже ставший традиционным Шопен в исполнении Владимира Горовица лишь подчеркивал скорбь момента. Изысканное и строгое фортепиано, ничего лишнего. Никто так и не оценил по достоинству шепердспай – запеканку, широко разрекламированную невидимым коком еще за ужином.
Ужин был вчера. А этой ночью многое изменилось. И все взгляды были прикованы к столу, за которым обычно сидел старпом. Но – никаких комментариев, чопорная английская сдержанность, только Аника, по-свойски чмокнув меня в щеку, сделала трагические глаза: тяжелое несчастье! («Ун грав ассидент, ви?»). Я с трудом удержалась, чтобы не ответить ей: «Ле манифиг!»
Вторым по популярности объектом после стула старпома стала несовершеннолетняя Карпик. Все чрезвычайно боялись, что известие о смерти одного из членов экипажа травмирует девочку: до сих пор никто не знал, в курсе ли происшедшего банкир и его дочь.
Мне же не удалось переговорить с Валерием Адамовичем до завтрака: мы с Вадиком явились уже после того, как Сокольников и Карпик заняли свои места.
На протяжение всего завтрака в кают-компании царила тягостная тишина. Разговаривать на посторонние и легкие темы, типа морской болезни и предстоящей охоты на тюленей, не хотелось. Карпик, как всегда, ела отвратительно, ковырялась в запеканке, как курица, и ни на кого не поднимала глаза. Но за молоком (специально для дочери Сокольников заказал кипяченое молоко, и Карпик, мужественно морщась, размазала пенки по краям тарелки с недоеденной запеканкой) она наконец-то решилась.