Впрочем, книга вызывала те же самые чувства. Было что-то упоительно прекрасное в том, как Великий Писатель (и это был сейчас не сарказм) складывал в предложения слова. Как рукоятка старого любимого ножа надёжно ложится в руку бывалого охотника, так сливался жестковатый образный сложный слог его письма с трепещущей, ликующей от новых ощущений, свободной песней моей души. Хотелось читать. До конца, до утра, до изнеможения. И не волноваться: как же мы поедем на мотоцикле под дождём, и стоит ли мне ждать, когда Дрим подъедет и позвонит, или лучше спуститься сразу и подождать его у подъезда, раз уж мы договорились на шесть пятнадцать.
Ой, дура! Потом, уже на работе, зевая, после трёх чашек кофе я всё думала: какая же я идиотка. Возомнила себе невесть что. А он... А что он?
Просто проезжая на своём чёрном как арабская ночь железном скакуне мимо нас, скромных работниц ночной смены «Тигровой лилии», сбившихся в кучку из-за ночного холода на углу парковки, как на танцполе сельского клуба, и ожидающих служебный микроавтобус, он вдруг затормозил и протянул мне шлем. И просто подвёз. Молча. Спросил только адрес. И утром тоже предложил забрать.
Но утром Дрим мало того, что приехал на машине, так с нами в салоне ещё была старушка-соседка. Всю дорогу, слегка пришепётывая вставной челюстью (уж не знаю куда ей срочно и именно сегодня понадобилось в такую рань) она восхищалась Вероничкой как очень милой, доброй, смышлёной для своих семи лет девочкой, с которой одно удовольствие заниматься.
Я и забыла, что в его тридцать два у нашего Парня-Мечты действительно должны быть и жена, и дети. Хоть он про них никогда и не говорил. Блин! Дура, чо!
«Жаль, что роман не дочитала», - забирая со стола су-шефа очередной омлет с лёгкой мстительностью переключилась я на книгу. Пусть даже не надеется, что я о нём думала. И нарочито прикрыла рот в очередном приступе зевоты. Но зря старалась, Дрим на меня так и не поднял глаза, словно ничего и не было. Словно, помогая мне выйти из машины, не он вдруг подхватил меня за талию и, закрыв глаза, тяжело обречённо выдохнул в шею «Прости».
Простить за что? За то, что не счёл нужным ничего объяснять?
А должен был?
До обеда он так ни разу на меня и не посмотрел. А говорить на работе, кроме как об омлетах да сырниках нам было не положено да и некогда.