На стадионе, действительно, никого не было. Т. е. не совсем, что бы никого – где-то внизу маячил одинокий бегун, но больше он никого не видел, а может быть, просто не обратил внимания. Стадион пах свежей, только что родившейся травой, а не мертвой, как это бывает осенью, когда и без того ужасная игра местной команды омрачалась еще и этим запахом. И хотя Дмитрий Сергеевич больше всего любил зиму, этот гниющий запах всегда, год за годом, омрачал ее первые дни, и требовалось некоторое усилие, чтобы отрешиться от этого «знойного аромата», и насладиться в полной мере приходом зимы. Снегом и сопутствующими ему изменениями в пейзаже. Сейчас же Святозаров порадовался этим весенним изменениям, и его любовь к зиме на время уступила место созерцательному настроению. Ему нравилось то, что было вокруг, и предчувствие того, что еще могло бы случиться в ближайшее время. Хотя ничего из ряда вон выходящего Дмитрий Сергеевич не ожидал, по крайней мере, сегодня, да и в ближайшие дни тоже.
Святозаров достал бутерброд и принялся жадно его жевать. Так, как будто после завтрака прошло не сорок минут, а целая вечность и голод был единственное, что его занимало. Не прошло и нескольких минут после того, как он занялся бутербродом – рядом появилась женщина. Она не подошла к Святозарову, не подъехала, не подползла – она именно появилась. Ниоткуда. Из ничего.
«Че расселся, мудила! Здесь я околачиваюсь, и те здесь не место». «Я не знал, что здесь занято, простите.» «Ты че – новенький?» Вопрос несколько озадачил Дмитрия Сергеевича, но не смутил. «В каком-то смысле… наверно… да – я новенький…» «Ясно, жена из дома поперла». «Никто меня ниоткуда не попер. И жены у меня нет». «Значит детки родные. Выблядки сраные». «Нет у меня никаких детей. Я сам ушел». «Ладно, не свисти. Сам он ушел. Это с каких же таких херов сейчас сами из дома уходят!». «Ни с каких… Просто ушел». «Ты точно – мудила».
Ее слова не обидели Дмитрия Сергеевича – это была та сермяжная правда, высказанная прямо в глаза, на которую не обижаются. Кем он был всю свою жизнь? Инженер с копеечным окладом, боящийся всего и вся, к своим пятидесяти годам дождавшийся квартиры-скворечника. И не способный, да и не желавший что-либо менять. Он был – мудила. «Мудила…»
С его последними словами незнакомка достала непонятно откуда, из каких-то немыслимых недр своих многочисленных карманов бутылку водки.