.
Сами ученики считали обучение тяжелой повинностью и нередко желали, чтобы их исключили. На это обратил внимание Филарет в ревизию 1815 г. «Посетив Московскую и Владимирскую семинарии, он нашел много слабых и заметил, что они нисколько не боятся исключения, а сами желают его…»[84].
Сформированная система воспитания духовного юношества, по мнению церковного историка В.В.Титлинова, «мало отвечала той высокой цели и тем задачам и требованиям, какие предъявлялись к школе не только жизнью, но даже буквой устава»[85].
Однако реформа была высоко оценена современниками. Через 10 лет, когда дух преобразований, казалось, совершенно рассеялся, Филарет (Амфитеатров), тогда епископ Рязанский, писал митр. Филарету (Дроздову): «На духовные училища смотрю я как на прекрасное растение, которое благодатию Божиею и милостию монаршею было согреваемо и поливаемо, начинало расцветать и обещало обильный плод, но вдруг засуха. Бог весть, откуда повеял засушливый ветер, и когда он перестанет, и что будет с сим растением. Но нам одно остается: молить Бога, да послет свет Свой, и теплоту Свою и дождь Свой»[86].
1-й курс Санкт-Петербургской академии дал около 100 воспитанников, подготовленных под лучшим руководством в наставники для академий и семинарий. Право распределения их принадлежало Комиссии духовных училищ, в которой сосредоточено было управление всеми духовно-учебными заведениями.
Необходимо отметить, что Комиссия взвалила на выпускников слишком тяжелую ношу. Им, начинающим педагогам, предстояло внедрение новых уставов и программ в старой школе, где они сталкивались с прогнившими устоями, закоснелостью порочных обычаев и нищетой. Не имея достаточного опыта, они часто испытывали притеснения со стороны начальствующих, учительской корпорации и даже учеников. Им приходилось либо закрывать глаза на школьные непорядки, либо вступать в неравный бой, сулящий репутацию скандалиста и тяжелые переживания, о чем красочно говорит житие прп. Макария (Глухарёва).