- Зинчук, стоять! Лицом к стене!
Ну, это ему показалось, что он повелительно рявкнул, а на самом
деле он лишь картаво проблеял.
Заключенный, названный сержантом Зинчуком, остановился и
привычно отвернулся к стене. Сержант заглянул в
«кормушку»[1], затем долго и громко
гремел ключами, неумело отпирая тугой замок. Дверь камеры, наконец,
открылась, протяжно заскрипев слегка проржавевшими петлями.
- В камеру! – Сержантик сместился в сторону, хлопнув
заключенного по плечу. – Пшел!
Мужчина смело переступил порог. Дверь, громко лязгнув, закрылась
за его спиной, отрезая от остального мира. Оказавшись внутри,
Зинчук наметанным взглядом оглядел
хату[2] и её жильцов: шестнадцать
шконарей[3], два из них пустые. После
вонючего вагонзака[4], где на одно
спальное место тулили троих ЗэКа[5], а на
дальняк[6] выводили раз - два в сутки,
здесь был почти что рай! Перед дверью лежало свежевыстиранное
вафельное полотенце. Ничуть не смущаясь, Зинчук деловито вытер о
полотенце грязные гады[7].
С крайней шконки неожиданно подорвался субтильный плюгавенький
мужичонка неопределенного возраста с непропорционально большой
головой. Почесывая пузо через растянутую, но еще крепкую майку, он
засунул в большие, не по размеру, ботинки без шнурков, свои немытые
шелушащиеся копыта. Зажав обсосанный папиросный окурок редкими
гнилыми зубами, мужичонка показушно погонял его из одного угла рта
в другой и направился к «новичку» вихляющей расхлябанной
походкой.
Длинные языки ботинок, не зафиксированные шнурками, смешно
топорщились, «шлепая» при движении доходягу по голым ступням.
Приближаясь к Зинчуку, он начал гнусаво напевать:
- Гоп-стоп, Зоя, кому давала стоя? Начальнику конвоя, не выходя
из строя!
Не дойдя до двери камеры пары метров, большеголовый ушлепок
резко и дергано (в жалкой попытке испугать вошедшего) изобразил
некое подобие короткой чечетки с прихлопыванием и раскидыванием рук
в стороны, после чего замер в полуприсяде и заверещал неожиданно
тонким голосом:
- Ах ты, гнида казематная! Люди этим полотенцем хавальник
утирают...
- Люди? - жестко перебил визжащего мужика Зинчук. – Неужто
твое?
- А хоть бы и мое? - не унимался фраерок, продолжая
«нагнетать».
- Тогда в цвет: ты, чувырла, на человека не похож! - Зинчук
продолжил бесцеремонно и театрально вытирать о чистое полотенце
грязные ноги.