– Ты шутишь.
– Колер просто восхитительный.
– Э-э-э... – сказал я, и она весело рассмеялась. Когда Джилли переехала жить ко мне, моя квартира была выдержана в строгом вкусе: белые стены, голубые шторы, старинная полированная мебель. Она не стала заниматься перестановкой, но Шаратон и Чиппендейл[2] перевернулись бы в гробу, увидев заново отремонтированную комнату, где стояли произведения их рук.
– Ты очень устало выглядишь, – сказала она. – Хочешь кофе?
– И сандвич, если дома есть хлеб. Она задумалась:
– Где-то должны быть хрустящие хлебцы. Джилли вечно сидела на диетах, это выражалось в том, что она просто переставала делать покупки. В результате мы все время ходили по ресторанам, и, естественно, эффект от ее диет получался обратным задуманному.
Она внимательно выслушивала мои рассуждения по поводу протеинов, содержащихся в яйцах и сыре, и со счастливым выражением на лице продолжала уплетать все подряд, заставляя меня усомниться в том, что ей действительно хочется обладать фигурой, достойной первого приза на конкурсе красоты. Она серьезно садилась на диету лишь в том случае, если действительно начинала полнеть, и тогда скидывала несколько килограммов. Она это могла, если хотела. Что, впрочем, случалось крайне редко.
– Как отец? – спросила она, когда я прожевывал очередную порцию хрустящего хлебца со свежими помидорами, нарезанными кружочками.
– У него сильные боли.
– Неужели врачи не могут их снять?
– Почему же. Сестра сказала мне сегодня, что через день-два все будет в порядке. Врачи больше не беспокоятся за его ногу. Рана заживает, и скоро ему станет легче.
– Ведь он уже не молод. – Я кивнул.
– Шестьдесят семь.
– В этом возрасте кости долго срастаются.
– Гм-м...
– Ты уже подыскал кого-нибудь на его место?
– Нет. Я сам решил остаться.
– Вот это да, – сказала она. – Впрочем, я могла бы и раньше догадаться.
Я вопросительно посмотрел на нее, перестав жевать.
– Тебя хлебом не корми, только дай доказать самому себе, что ты любое дело осилишь.
– Только не это, – с чувством сказал я.
– Ты не будешь пользоваться в конюшнях популярностью, – предсказала Джилли, – доведешь отца до сердечного приступа и добьешься колоссальных успехов.
– Первое – верно, второе – тоже, третье – мимо цели.
– Для тебя нет ничего невозможного. – Она с улыбкой покачала головой и налила мне рюмку превосходного «Шато Лафита» 1961 года, которым святотатственно запивала любую пищу, от черной икры до тушеных бобов. Когда мы стали жить вместе, я сначала решил, что все ее имущество состоит из меховых курток и ящиков с вином, которые она унаследовала от отца с матерью, погибших в Марокко при землетрясении. Куртки она продала, потому что пришла к выводу, что они ее полнят, а вино постепенно, по рюмке, исчезало из пыльных бутылок, за каждую из которых торговцы этим товаром готовы были заложить душу дьяволу.