– Что ты на нас, касатик? разве мы? – бойко возразили две бабы, торопливо сбрасывая платки, – вишь вон энта-то… глянь-кась, вишь что навертела! Ей, небось, не скажешь, – прибавила одна из них, кивая головою на запевалку, которая никак не могла освободиться от ожерелья, украшавшего ее шею.
– Вот оборви нитку-то, рассыпь, рассыпь бусы-то! – сказал старик, протягивая руку. – Давай сюда… эка баба… давай!
– На, на, на, ешь! – возразила запевалка, освобождаясь, наконец, от ожерелья и отталкивая его с видом величайшего пренебрежения, – рассыпешь! – подхватила она, передразнивая старика и вспыхивая, – не видали дряни какой!.. Ты за другими-то лучше поглядывай! – заключила она, бросая недоброжелательные взгляды двум бабам, сидевшим насупротив.
– Ладно, ладно! слезай лучше до греха! – перебил старик. – Повернуться не дадут, облепили как!.. Покупать так покупать, а то что так-то языком болтать?.. Никакого в вас постоянства нет, бабы! право, нет! Слезай, говорю…
– А ну его взаправду, бабы! плюньте! вишь невидаль какая! – проговорила востроглазая бабенка, соскакивая с воза.
– Ладно, ладно!.. Эка заноза какая! право, заноза! Коли покупать не хотите, стало, стоять здесь нечего… одни пустые разговоры…
– И то, – промолвил какой-то мужик, до той поры стоявший совершенно смирно, – вон! чего лезете? вон! – неожиданно добавил он, принимаясь работать локтями.
Послышались хохот, писк, брань; толпа стала редеть. Немного погодя под амбарным навесом раздалась песня, возвестившая, что хоровод снова устроился. Это обстоятельство еще заметнее очистило толпу вокруг воза. Вскоре осталось несколько мужиков и баб, которые не отошли прочь потому только, что в праздничный день делать нечего и надо же стоять где-нибудь.
– Поди ж ты, что наделали! не сообразишь никак!.. Взяли на два гроша всего, а разрыли мало что на пять рублев, – сказал старый торгаш, оглядывая присутствующих, которые засмеялись.
Торгашу было уж лет шестьдесят, но он представлял из себя еще свежего, здорового старика; лицо его, шея и руки сохраняли постоянно такую красноту, как будто старик никогда не сходил с банного полка, где его парили самым жгучим веником; краснота эта была отличительным и самым резким свойством его наружности, не лишенной веселости и прямодушия.
– Что станешь с ними делать, с бабами-то? – подхватил он, потряхивая головою над грудами взбудораженного товара и приводя в движение макушку шапки, – не соберешь никак… та: «дедушка, подай!», другая: «дедушка, покажь!» – никак не сообразишь… совсем затормошили!