Подобно тысяче громов - страница 40
Мельком он подумал о Косте – вот у кого много денег, вот уж кого интересуют женщины! – подумал о старушках у метро – вот уж у кого не будет денег, сколько бы не продавали они по ночам хлеб и яйца! – и вышел на кухню.
Обнял Алену, заглянул ей через плечо. В руках она держала неумело нарисованную картинку: семь башен высились под синим небом, уже расплывающимся от слез.
Они занимались любовью прямо на ковре. Алена рыдала, и сначала Антон пытался утешить ее, слизывал слезы со щек, говорил какие-то ласковые слова, целовал нежно, старался соответствовать моменту, но чем дальше, тем больше им овладевал какой-то амок, словно в Васину траву насыпали стимуляторов. Он двигался все резче и резче, быстрее и быстрее, Алена всхлипывала где-то далеко внизу – не то от удовольствия, не то в истерике. Вдруг она приподнялась, выскользнула из-под Антона, стала на четвереньки.
– Давай так, – сказала она и снова зарыдала. Глядя на Аленин выпирающий позвоночник, Антон снова увидел полную спину Леры, колыхание плоти, барханы грудей – воспоминание будто прибавило ему сил. Закрыв глаза, он задвигался, быстрее, еще быстрее, чувствуя, как член превращается в деталь неведомой машины. Каждый толчок исторгал из Алениных глаз новые потоки. С последним содроганием Антон рухнул, Аленины руки подломились, она уткнулась лицом во влажное пятно собственных слез.
– Это я ее убила, – сказала она, – я.
Несколько лет назад Поручик, устав от жалоб своей Натальи – квартира превращается в склад, в филиал исторического музея! – купил небольшой подвал в центре Москвы, куда сгрузил свои сокровища. Поручик с Натальей все равно развелись через полгода, но теперь в подвале Поручик хочет открыть клуб «Ржевский», первый гусарский клуб в новой России.
Зимней ночью в пустой квартире Горский представляет Поручика и Сидора. Они пьют уже вторую бутылку «Абсолюта», Поручик размахивает руками, теребит черную бородку, почти кричит. Ты не въезжаешь, говорю тебе, ты не врубаешься! Это не стеб, это не хохма. Ржевский – это символ русского духа! Символ свободы! Идеальный символ! Владимир Сидоров невозмутимо наливает еще по пятьдесят и говорит:
– Чушь.
Сидор пьян, он устал спорить. Он любит Поручика, но эта игра его тяготит. Реальный Ржевский, если и существовал, был прежде всего офицером. Воином. Патриотом своей страны. Героем войны 1812 года. Это – главное, без этого нельзя понять ни анекдотов, ни похабных шуток. Но вряд ли удастся объяснить это Боре Нордману.