– И что же будем делать? – спросил Лаврентий Павлович.
– Не знаю, – признался музыкант.
– А на самом деле как тебя зовут?
– Семен Матвеевич, Гуревич Семен Матвеевич.
– А кличку себе придумал – Бетховен. Чтобы я не догадался о национальности? Ну и порода, ну и нация!
– Вы не думайте, что легко отделались, – сказал Гуревич. – Потому что я до вас доберусь. Или другие доберутся. Здесь таких немало.
– У государственного деятеля всегда много врагов, – признался Берия. – Это неизбежно.
Лаврентий Павлович размышлял: то ли перевести разговор в товарищеское русло и выпытать у этого музыканта подробности ситуации – он быстро расколется. Или принять другой, более суровый тон? Последнее победило, потому что уж слишком противно было стоять в этой грязи.
– А ну хватит! – крикнул он, набычиваясь. – Поговорили и хватит. Разувайся.
– Как так разувайся?
– Снимай ботинки.
– Но они же мне нужны.
– Мне нужнее. – Собеседник пасовал, отступал, и вдруг Лаврентий Павлович ощутил почти потерянное, забытое чувство силы – он так любил прежде заставлять людей делать по его воле, желанию, капризу, и делать то, что совершенно противно их природе. Когда-то Хозяина спросили, какое чувство ему всего ближе, и он ответил – месть. Лаврентий Павлович ответил бы – чувство власти. Месть мельче, о мести можно забыть… он был крупнее Хозяина!
Теперь Лаврентий Павлович уже полностью овладел положением. Он не спеша оглянулся, зная, что этот Бетховен всецело в его власти. Охотник попался в лапы дичи. Смешно.
Оглянувшись, Лаврентий Павлович увидел совсем рядом обвалившийся забор. Он резко рванул планку, вытащил ее – теперь он был вооружен. Хорошая плоская палка больше метра длиной. Ею можно еще как огреть по спине!
– Осторожнее, – предупредил Гуревич, – там гвозди.
– Ах гвозди! Ну тем лучше.
– Ну чего вы от меня хотите! – взвыл этот самый Бетховен. – Вы же сколько угодно ботинок найдете. – Он показал рукой куда-то наверх. – Зайдите в универмаг, там они стоят рядами, выберите себе что нужно.
– Считаю до трех.
Бетховен ринулся на сухое место, Лаврентий Павлович было замахнулся, но сообразил, что Гуревич лишь хочет снять ботинки там, где удобнее.
– Они вам будут малы, – сказал он.
– Ничего, кидай.
Бетховен кинул ботинок, он был мокрый.
– Ничего, – сказал Берия, – не хочу простужаться.