Самое сердце и сама основа урских земель, где из великого озера
Источного брали начало две великие реки, Хонара, текшая на
юго-восток и Бунара, несущая воды на юго-запад. Эти две водные
артерии соединяли водным путем восточные и западные части мира.
Здесь когда-то блестели под солнцем сырые верфи самого сильного в
мире речного флота урского князя. Кипел жизнью торговый город и
порт Северград, столица князя Вереса, а над островом под защитой
непобедимой волчьей дружины возвышалась неприступная крепость из
черной прокопчённой курени.
Ныне все было разрушено, речная навигация через Источное
запрещена Советом Знаменных Правителей, и запрет этот был закреплен
подчиняющим договором, по которому само озеро и прилегающие земли
отчуждались от владения урского князя. Лишь в развалинах крепости
обиталась конная полусотня полудиких воинов из племени красной
собаки, оставленная здесь Азум-ханом для соблюдения буквы и духа
договора, ревниво следящая за тем, чтоб в эти опустевшие земли
никоим образом не вернулась прежняя жизнь.
Все остальные повозки, тащившиеся вслед за торящим тропу
ефимовым волом, остановились тоже. К Ефиму, проваливаясь по колено
в снег, подошел дядька Прохор. Он молча встал рядом и тоже стал
смотреть на развалины былого величия урского народа.
- Я в порядке, - Ефим ответил на невысказанный вопрос Прохора,
который тот постеснялся задать, - Сейчас тронемся.
Прохор кивнул, хлопнул Ефима по плечу и, разбрасывая снег,
направился обратно к своей повозке. Ефима угнетала чрезмерная
предупредительность товарищей, и он как мог старался не показывать
виду, как тяжело ему переносить пропажу сына. В тот злополучный
осенний день месте с Прохором они, как тогда и условились, пришли к
куреневой делянке, увидели следы копыт и оставленную Васькой
монетку, и сразу все поняли: Лисы Ваську как-то выследили и
поймали. Вернувшись тогда в деревню Ефим не сторонился людей,
оставался на виду, но стал еще более молчалив, и уж в этом ничего
не мог с собой поделать.
Их поход на нифрильный мен в этом году сильно припозднился. То
дожди, то полезший из лесов дикий зверь, все это заставляло мужиков
откладывать выход, но Ефим был безразличен к этому. Он часами сидел
в избе, глядя в окно на льющиеся с неба потоки воды, не в силах
заставить себя двигаться. Его жена, чувствовавшая его состояние,
даже не пыталась его тормошить, ни словом не обмолвилась о гниющей
неубранной с покоса траве. Он очнулся, когда она, запрягши вола и
уложив грабли, стала устраивать на повозке дочку. Он вышел из избы,
подошел к ней, обнял.