– Не думал, что я такая важная персона. А вот вам не следовало бы пугать пациентов разговорами о гонорарах и плате за лечение.
Эжени выпрямилась и застыла с тряпкой в руке.
– Ах вот оно что! Эта паршивая проститутка уже насплетничала вам…
– Эжени, – сказал Равик, – среди женщин, ни разу не спавших с мужчиной, больше проституток, чем среди тех, для кого это стало горьким куском хлеба. Я уже не говорю о замужних. Кроме того, девушка не насплетничала. Просто вы испортили ей день, вот и все.
– А хотя бы и так! Какие нежности! При ее-то образе жизни…
Эх ты, ходячий катехизис морали, подумал Равик. Омерзительная спесивая ханжа. Что знаешь ты об одиночестве этой маленькой модистки, которая отважилась прийти к акушерке, погубившей ее подругу, – прийти в ту же клинику, где подруга умерла? А сейчас она твердит лишь одно: «А что мне оставалось?» и «Как мне за все расплатиться?..»
– Вышли бы вы замуж, Эжени, – сказал Равик. – За вдовца с детьми. Или за владельца похоронного бюро.
– Мсье Равик, – с достоинством произнесла сестра. – Не угодно ли вам не вмешиваться в мою личную жизнь? Иначе мне придется пожаловаться доктору Веберу.
– Вы это и так делаете с утра до вечера. – Равик не без радости заметил, что на скулах у нее проступили красные пятна. – Эжени, почему набожные люди так нетерпимы? Самый легкий характер у циников, самый невыносимый – у идеалистов. Не наталкивает ли это вас на размышления?
– Слава Богу, нет.
– Так я и думал. А теперь отправлюсь к дочерям греха. В «Озирис». Сообщаю об этом на всякий случай, – вдруг понадоблюсь доктору Веберу.
– Сомневаюсь, чтобы вы могли ему понадобиться.
– Быть девственницей еще не значит быть ясновидящей. А вдруг я ему понадоблюсь? Пробуду там примерно до пяти. Затем отправлюсь к себе в отель.
– Тоже мне отель, еврейская лавочка!
Равик обернулся.
– Эжени, не все беженцы евреи. И даже не все евреи – евреи. А иной раз евреем оказывается тот, о ком этого и не подумаешь. Я даже знавал одного негра-еврея. Ужасно одинокий был человек. Любил только одно – китайскую кухню. Вот как бывает на свете.
Сестра ничего не ответила. Она продолжала нещадно надраивать никелированный поднос, и без того уже начищенный до блеска.
Равик сидел в бистро на улице Буасьер и смотрел сквозь мокрое от дождя стекло, когда внезапно заметил на улице человека. Это было словно удар кулаком в живот. В первое мгновение он ощутил только шок, еще не понимая толком, что произошло… Но в следующую же секунду, резко отодвинув столик, он вскочил и опрометью ринулся через переполненный зал к выходу.