Вообще-то, когда я пыталась вот так структурировать в голове
случившееся пять с лишним лет назад, выходила полная ерунда и впору
было записываться на прием к хорошему психиатру. Вот только я
действительно целых два месяца провела в ином мире, чему имела
неоспоримое доказательство. Даже целых три: шрам на руке после
ранения стрелой, деревянную бусину-оберег и… сына, как бы странно
это ни звучало.
Таким образом, моя подростковая влюбленность в Павла Николаевича
и желание оправдать его надежды запустили цепочку этих событий.
Вернувшись в свой мир после двухмесячного отсутствия, я
некоторое время чувствовала себя дезориентированной и оглушенной, а
потом проблемы стали нарастать как снежный ком. Мне даже некогда
было горевать об оставленных в Свири людях, некогда скучать по ним.
Все силы уходили на то, чтобы заново устроить свою жизнь.
Мои родители не просто не поддержали меня в решении родить
Димку, они поставили мне ультиматум: либо нагулянный неизвестно где
ребенок, либо семья. Возможно, для кого-то это прозвучало бы
чудовищно, но в моей семье всегда придерживались строгих принципов
и дорожили репутацией, поэтому я ожидала чего-то подобного, но все
равно в тот момент оказалась морально не готова — слишком сложно
мне было вновь вживаться в некогда привычный мир.
Я, конечно, выбрала Димку. «А как иначе?» — ответила я тогда
разочарованной маме, невольно повторив фразу, сказанную мне
Альгидрасом. Я не могла убить своего сына… нашего сына.
Мама позвонила через пару месяцев и предложила выход из
ситуации. Ее звонок застал меня по дороге с конференции. К счастью,
Димка оказался не таким вредным, как его отец, и вел себя в животе
вполне сносно. Во всяком случае, слово «токсикоз» я знала только
понаслышке.
Выход из ситуации оказался в прямом смысле слова выходом —
замуж. За сына ее приятельницы, которому я всегда нравилась и
который готов был закрыть глаза на «некие факты», как выразилась
мама. Так она обычно обозначала то, что бабушка называла «болтанием
неизвестно где и возвращением на сносях». Формулировки бабушки
всегда были менее щадящими.
Надо сказать, что под давлением мамы я даже задумалась. Кандидат
был уже немолод, называл меня неизменно Наденькой и цитировал
Блока. Но потом я представила, что на его коленях будет сидеть мой
сын и слушать Блока. Нет, я ничего не имела против Блока. Наоборот.
Но от неприятной картины, возникшей перед мысленным взором,
избавиться уже не смогла. Мама в ответ на мой отказ пожелала мне
удачи в воспитании сына и выразила надежду на то, что хотя бы из
него получится толк. Впрочем, тут же призналась, что особенно этого
не ждет. Я прорыдала весь вечер. Ольга, позвонившая в разгар моих
стенаний по поводу собственной ничтожности, дала мне полчаса на
сборы и вытащила на выставку абстрактной живописи.