Старик довольно рассмеялся.
— Говорил я ему, не лезь, нельзя в такие игры с космосом играть.
Не послушался — пусть расхлебывает.
Лихнецкий тоже улыбнулся, представив взбешенного новостью об
очередных шести месяцах Тоцкого.
— И ведь что удивительно. Тоцкого рано или поздно забудут. Нас с
тобой еще раньше забудут. А её будут помнить. Потому что мы делали
для сегодняшнего дня, а она — для завтра. Ну кто мог подумать, что
шоу «Космическая бабушка» наберет такую популярность? Кто знал, что
мы тридцать килограмм груза будем выделять для детских писем? И еще
столько будем везти обратно, потому что она на каждое отвечает!
Хоть кто-нибудь смог ей объяснить, что электронные письма гораздо
дешевле? Нет, она считает, что бумажные письма гораздо важнее для
детей. Как она смогла убедить главного инженера станции делать
значки, чтобы отсылать с письмами? Убедила, уговорила, и он делает,
не спрашивая разрешения у нас. Потому что знает — мы бы
разрешили.
Старик долго молчал, глядя вдаль. Лихнецкий глотал остывающий
чай, грелся на солнце и радовался, что приказ о возвращении
отдавать не придется.
— Поразительная женщина. Она мне тогда сказала, что ей не к кому
возвращаться на Землю. И умудрилась стать бабушкой миллионам детей.
Да её половина планеты знает, одинокую нашу. И знаешь, я ей
благодарен. Эти дети вырастут и не спросят, зачем нам космос. Он
для них будет как дальняя деревня, в которой живет их бабушка.
Далеко, непонятно, но своё, родное. Она этим сделала больше, чем
вся наша Вторая Марсианская. Налей-ка мне еще чаю, Сережа.
Они долго еще сидели на веранде, обсуждая другие дела и стараясь
не касаться темы Зарянки. Но перед самым уходом Сергея Старик
сказал.
— Когда мы с ней тогда договорились, она мне сказала, что ей
лучше умереть там, — Старик ткнул пальцем вверх. — Она
считает, что когда человечество приходит куда-то навсегда, там
обязательно появляется кладбище. Ей казалось, что, появись оно в
результате катастрофы, это будет трагедия. А если она будет первой,
то это будет печально, но закономерно. И там будет только грусть, а
не страдание по погибшим. Чем старше я становлюсь, тем больше её
понимаю. Не могу согласиться, но понимаю.
* * *
Из предисловия к сборнику стихов космонавта Алексея
Савушкина:
«...Почти тридцать лет назад она сумела круто изменить мою
судьбу. Я искал музу и вдохновение, а нашел дело всей жизни. И нет
большего, что она могла бы для меня сделать. Это было для нее
естественно, как дышать. Она вдохновляла нас всех. Пилоты считали
прибытие в смену, когда она дежурила, знаком удачи. И правда — в её
дежурство не было ни одной аварии. Её шоу положило начало детскому
движению. Мальчики и девочки, бредящие космосом, назло едким
критикам называвшие себя «Зарянцы», пока смешное слово не стало
официальным названием. Восемь из десяти космонавтов носят на
груди значки в форме маленькой птички, а оставшиеся двое
стесняются, что потеряли свои. До сих пор смена на «Лунной-2»
отвечает на все детские письма вручную, на бумаге. И писем не
становится меньше. Она вернула детям великую мечту стать
космонавтами. Потому и везет каждый рейс на «Лунную-2» букет её
любимых ландышей. Для этого поколения Зарянка сделала космос не
чужим опасным местом, а домом. Куда стоит лететь и где стоит жить.
Где рядом с космопортом «Лунной-2» стоит скульптура — на скамейке
сидят трое: парень Юра с открытой светлой улыбкой, немного
задумчивый Нил и бабушка Катя. Сидят и встречают каждый рейс с
Земли. Один полет, один шаг и одна жизнь, подарившие людям
космос.