– Скажи, стóит? – повторил он снова, и Марион кивнула.
– Разумеется, да, можешь не сомневаться. Моя работа дала мне все, что у меня есть. Все, что я хотела от жизни. – «За исключением Майкла, – добавила она мысленно. – И если я его потеряю...»
Тут Марион крепко закрыла глаза и поспешила отогнать от себя эту страшную мысль.
– Ладно, – проворчал Вик. – Даю тебе еще час. Через час я снова зайду проведать его, и, если ты все еще будешь там, вот тебе мое честное слово: я лично впорю тебе в задницу пару кубиков нембутала и прогоню спать. Тебе ясно?
– Совершенно. – Марион встала и, бросив на пол еще один окурок, потрепала врача по щеке. – И еще, Вик... – Она бросила на него взгляд из-под длинных каштановых ресниц, и на одно – очень короткое – мгновение ее лицо сделалось мягким, почти нежным. – Спасибо.
Викфилд, весьма польщенный, почтительно поцеловал ее в щеку и отступил на полшага назад.
– С ним все будет в порядке, Марион, вот увидишь, – сказал он.
Напомнить о девушке он не посмел – об этом можно было поговорить позже. Вместо этого он тепло улыбнулся и пошел по своим делам, оставив Марион стоять в коридоре. Она выглядела такой одинокой, потерянной и легкоуязвимой, что Викфилд искренне порадовался тому, что догадался позвонить Джорджу Каллоуэю. Марион обязательно нужен был кто-нибудь, кто мог бы поддержать ее в трудный час.
Он думал о ней до тех пор, пока не достиг лестницы, ведущей наверх, и все это время Марион стояла неподвижно и смотрела ему вслед. Только когда фигура врача исчезла из вида, она медленно повернулась и пошла по коридору в противоположном направлении, возвращаясь в палату Майкла. По пути она проходила мимо открытых и закрытых дверей, за которыми медленно угасали последние надежды и отсчитывали свои последние удары истекающие кровью сердца. Увы, немногим суждено было выйти за эти стены и снова увидеть небо и зеленые холмы: на четвертом этаже больницы помещались самые тяжелые пациенты, выздоровление которых, по свидетельству Вика, было весьма и весьма проблематично.
Марион, во всяком случае, явственно ощущала разлитую в воздухе тяжелую ауру человеческих страданий и отчаяния, но, как ни странно, из-за дверей не доносилось ни звука, и лишь из-за одной раздавались приглушенные жалобные всхлипывания. Они были такими тихими, что сначала Марион решила, что это ей чудится, и только потом, рассмотрев номер палаты, она поняла,