Когда старший брат с изумлением смотрел на него, Владимир говорил возбужденным, восхищенным голосом:
– Это вам нужно и ничего больше! Здесь тактика, стратегия и несомненная победа!
– Это хорошо для индустриального государства, а не для нашей Святой Руси с ее деревянными сохами, задымленными избами и знахарями! – запротестовал брат.
– Это хорошо для борьбы одного класса против всего общества – ответил Владимир.
В гимназии все шло по-прежнему. Ульянов постоянно был самым лучшим учеником. Даже если бы не был таким старательным и способным, легко было ему удержаться в этом положении.
Коллеги остались далеко позади. Некоторые из них не вышли за рамки безнадежного мещанства. Шестнадцати— или семнадцатилетние юноши имели пристрастие к попойкам и азартной игре в карты; предавались разврату, предпринимали ночные вылазки в предместья, на темные улочки, где угрожающе, дерзко пылали красные фонари публичных домов; флиртовали бесцеремонно с горничными, швеями и приезжающими в город деревенскими девушками, ищущими заработок. Никто ничего не читал, никого ничего не интересовало и не увлекало. Одна мысль руководила всеми: закончить любой ценой гимназию, а после нее университет или другое учебное заведение, стать чиновником и спокойно проводить беззаботную жизнь, озаряемую время от времени значительной взяткой, новым чином, орденом или высшей служебной номинацией.
Был это период омертвения духа, оподления характеров, рабского молчания и безграничной угодливости – скучная, гнилая трясина жизни, на которую со слепой беспощадностью наступала тяжелая стопа Александра III; период, в котором церковь, наука, таланты сгибались перед могуществом династии. Была это тишина перед ужасной бурей; мучительное молчание, будящее тревогу, перед которой искали спасения для безвольного смирения, бессмысленного бытия, для существования, направляемого с высоты трона помазанника Божия.
Владимир, поняв это, простил «Народу и Воле» необоснованную и отчаянную мечтательность. Чувствовал, что был это стихийный протест. Не шла речь здесь ни о России, ни о народе. Нужно было встряхнуть всю страну, заставить ее выйти из состояния инертности, хотя бы и взрывом адской машины.
Между ним и братом внезапно оборвалась без всякой видимой причины нить близких и духовных отношений. Был он для Александра излишне трезвым, излишне смело смотрящим правде в глаза, излишне строгим. Кроме того, он не скрывал, что не считал брата созданным для революционной деятельности.