Об этом немедленно доложили Главному Кнуту[1], который позвонил Джоку Колвиллу, личному секретарю дедушки.
– Джок, – сказал Главный Кнут, – боюсь, у меня плохие новости об имярек. Ничего особенного, но об этом стало известно прессе. Они наверняка растрезвонят.
– Боже мой, – сказал Колвилл.
– Я думаю, что мне надо поехать к премьер-министру и лично сообщить ему об этом.
– Да, я так полагаю.
И Главный Кнут поехал в Чартвелл (особняк Черчилля в Кенте), он вошел в кабинет дедушки, где тот работал за конторкой.
– Да, Главный Кнут, – сказал дедушка, слегка оборотившись, – чем я могу быть полезен?
Главный Кнут рассказал о прискорбном инциденте и заключил:
– Он должен уйти.
Во время последовавшей длительной паузы Черчилль дымил сигарой. Затем он сказал:
– Я правильно понял, что имярек был пойман с гвардейцем?
– Да, премьер-министр.
– В Гайд-парке?
– Действительно, премьер-министр.
– На скамейке парка?
– Верно, премьер-министр.
– В три часа ночи?
– Да, премьер-министр.
– И это в такую погоду! Господи, как я горд быть британцем!
* * *
Я знал, что в молодости он проявлял чудеса храбрости, что видел кровопролитие своими глазами и в него стреляли на четырех континентах. Он был одним из первых людей, поднявшихся на аэроплане. Я знал, что в школе Харроу его считали коротышкой – его рост был лишь 170 см, а обхват груди 79 см; что он поборол заикание, депрессию, ужасного отца и стал величайшим из англичан.
Я считал, что в нем было что-то священное и магическое, ведь мои дедушка с бабушкой хранили первую страницу Daily Express от того дня, когда он умер в возрасте девяноста лет. Я был доволен, что родился за год до этого: чем более я читал о нем, тем более гордился, что застал его в живых. И тем сильнее мне становится горько и странно, что сегодня, спустя пятьдесят лет после его смерти, существует опасность, что память о нем, если и не исчезнет, будет неполной и несовершенной.
Как-то я покупал сигару в аэропорту ближневосточной страны, которая своим существованием, возможно, обязана Черчиллю. Я заметил, что сигара называется «Сан-Антонио Черчилль», и спросил у продавца в магазине беспошлинной торговли, знает ли он, кто такой Черчилль. Он тщательно прочитал имя, а я произнес его. «Шершиль?» – переспросил продавец в недоумении. «Во время войны, – подсказал я, – Второй мировой войны…» Похоже, что-то смутное, еле различимое забрезжило во мраке его памяти. «Старый лидер?.. Да, возможно. Но не вполне уверен». И пожал плечами.