Вот с тех дней у нас и начались дружеские отношения, которые с годами становились все более прочными. И в них было много музыки. Я не отношу себя к фанатичным меломанам и не считаю себя знатоком музыки. Я просто ее люблю. Для меня она – удовольствие и отрада в жизни. Бывают дни, когда писательский стол становится невозможным мучением, и хочется от него избавиться. Избавление приходит, в частности, и благодаря музыке. Филармония, Консерватория, Мариинский – адреса, где я испытал много радости. И общение с Андреем и музыкой для меня было важной частью моей жизни.
Я любил и знал Василия Павловича Соловьева-Седого, мы с ним общались. И для меня Андрей Петров был достойным преемником Соловьева-Седого, великого музыканта России. Их сближали отчасти и редкий дар мелодизма, и востребованность их музыки широчайшим кругом слушателей. Андрей приглашал меня на премьеры, я с удовольствием ходил на концерты. А когда я готовился к роману о Петре, эта тема тоже была одним из предметов нашего общения, поскольку он в это же время начал работу над оперой «Петр Первый». Я ходил с этим замыслом очень давно, и подступиться мне было чрезвычайно трудно и даже страшно. До меня о Петре писали и Алексей Толстой, и Мережковский, и Пушкин брался за эту тему, и Лев Толстой… И тут были такие поучительные неудачи, что я много лет собирался духом, прежде чем подступиться к этой работе. Андрею в этом смысле было легче – у него в этом жанре предшественников не было.
Я обязан ему многим. Например, знакомством с Веней Баснером. А однажды он организовал в Доме композиторов мой литературный вечер. И об этом я тоже вспоминаю с благодарностью. Мы с ним любили виски, и он понимал толк в этом напитке.
Была в моей жизни и еще одна особенная история, которая стала для меня очень дорогой и еще одной гранью приоткрыла мне Андрея. Это было в тот год, когда мою кандидатуру выдвинули на звание почетного гражданина Санкт-Петербурга. И наше Законодательное собрание, которое ничуть не лучше нашей Думы, говоря попросту, завалило меня. Ну, завалило и завалило. Я не видел в этом личной трагедии. Для меня эти казенные отличия и награды никогда не представляли никакого интереса.
А вот Андрей, который к тому времени уже был почетным гражданином города, воспринял эту историю очень болезненно. Однажды мы с ним подвыпили, и он в тяжелейшем расстройстве мне сказал: «Ну как я могу быть почетным гражданином, когда ты – не почетный гражданин! Ты фронтовик, я не фронтовик. Ты и лауреат… И вообще что такое ты и я». (Подвыпив, мы переходили на «ты»). Высказал он мне все это откровенно, и я понял, что это действительно очень его тяготит. А потом до меня стали доходить сведения, как он хлопочет за меня.