Ее же мучила тупая боль между лопаток и в подвернутой лодыжке.
Аля безотчетно поклялась себе, что больше никогда в жизни не
наденет высокие каблуки. Хотя разум ее все еще оставался
затуманенным.
Она помнила, что бежала. Но почему и откуда? Все смешивалось,
перекручивалось пластами сна. Потом смена узоров калейдоскопа
застыла в отчетливом орнаменте: Денис. Ее предал Денис, ее дорогой
ненаглядный жених. Из-за него она упала с лестницы и оказалась в
этом месте. В месте… Где?
Аля резко дернулась, взметнув мягкое одеяло, пахнувшее лавандой,
но вскочить не получилось, потому что по телу разливалась
непростительная слабость. Бежать? Куда? Она не знала, куда спешила,
и в тот миг, когда выскочила из аудитории. Прочь. Прочь из этой
несправедливой реальности. И вот теперь она очутилась где-то в
другом месте, совершенно незнакомом.
«Папа! Мама! Заберите меня отсюда! Пожалуйста!» —
безотчетно заклинала она, бессмысленно разглядывая полог над
головой, который подходил к интерьеру разве что средневекового
замка. Ужас пронизал хрупкое тело. Ее все еще сковывало потрясение
от предательства Дениса и заставляла холодеть в теплой постели
предельная тревога неопределенности.
— Ты пришла в себя? Наконец-то! — раздался уже
относительно знакомый голос, последовавший за тихим скрипом двери.
Аля приподнялась на локтях, но снова закашлялась.
— Добрый день, — тихо и вежливо проговорила она, не
зная, что еще ответить, хотя в голове роились сотни вопросов.
Вошедшая женщина выглядела лет на шестьдесят, может, чуть
меньше. Носила она некое подобие платья-кимоно или турецкого халата
с затейливой узорной вышивкой. Ее седеющие рыжие волосы толстыми
косами оплетали голову. В руках она сжимала небольшой кубок, в
котором поверх воды — или, скорее, спирта — танцевали
язычки пламени, как над пуншем. Первые наблюдения не дали никаких
ответов, даже наоборот — еще больше запутали.
— Я Павена, — представилась женщина. Ее артикуляция не
совпадала со смыслом сказанных слов, как при озвучке иностранного
фильма. Значит, говорила она явно не по-русски, но Аля отчетливо
понимала ее. Сон! Точно сон! Если все считать сном, то многое
обретало свою нелогичную логику. Только боль разбитого сердца и
недавних ушибов отчетливо разграничивала реальность от вымысла.
— А я… Алевтина, — тихо представилась Аля, сочтя, что
следует быть учтивой даже с незнакомцами из странно-отчетливых
видений, тем более пожилыми и, очевидно, уважаемыми.