Перед началом сезона ко мне подходит не сам Тихонов, а второй или третий тренер команды и говорит: «Тебе же все равно тренироваться надо. Тебе же в Америке надо будет играть». Это для меня был самый убедительный довод, и я потихоньку начал тренироваться. Но на сборы не ездил. А на занятия команды приходил, чтобы в форме быть. Потом ЦСКА собирается на матчи в ФРГ, а в это время Ламарелло мне каждый день названивал домой и через переводчика Диму Лопухина, который работал в «Нью-Джерси» (Дима родился в Америке, но родители у него русские, и по-нашему он говорил неплохо), спрашивал: как дела? когда приеду? Я обещаю: «Завтра-послезавтра собираются уволить». Для американцев абсолютно непонятная ситуация – сколько можно увольняться? Для Ламарелло вся история со мной – полная загадка, ему уже все было обещано, и не кем-нибудь – министром спорта! Какая-то там армия… При чем здесь армия? Американцам наше советское крепостное право объяснить сложно. Дима продолжал мне звонить каждый день, как на работу, с утра. Я вставал на тренировку – звонок из Нью-Джерси.
Я продолжал с командой тренироваться и наивно всем объяснял, что в Германию не поеду, меня же вот-вот должны уволить, зачем я поеду за рубеж и буду занимать чье-то место в команде? Пусть поедет молодой парень, денег заработает (там раньше давали 100 марок за две недели). Тут меня опять вызывают в армейский спорткомитет. «Езжай, – говорят, – играй за ЦСКА. Молодые – потом. Ты заслужил». Я уперся: «Нет, не поеду». Приносят паспорт: «На тебя уже виза выписана, мы не можем ее ни на кого переоформить…» В то время у нас в ЦСКА зять какого-то высокопоставленного генерала работал, не помню его фамилии, но он постоянно говорил: «Все уже в проекте». Какие-то пустые бланки мне давал: вот такой, говорит, бланк мы отправили на рассмотрение в министерство. В общем, пудрили мозги, как могли. А пока езжай в Германию. Тогда я еще не понимал, что меня старались запихнуть обратно в родной хоккей. За день до отъезда звонит Лу и говорит: «Я приеду в Германию, хочу тебя видеть». Тогда я согласился ехать. Взял хоккейную форму и отправился в Шереметьево. Приезжает в город, где мы играли, Ламарелло, какого-то эмигранта с собой привозит, который может по-русски объясняться, приезжает с ним и заместитель генерального менеджера «Нью-Джерси», который отвечает за связь с прессой. И сразу же они предлагают мне уехать из ФРГ прямо в Америку: «Вот билет, визу мы тебе оформим… Я понял, что в вашей стране ничего никогда не получится». Я просидел с ними всю ночь. «Вот тебе личный контракт. Здесь подписывай, и мы едем в Дюссельдорф или в Мюнхен. На машине в аэропорт. Вопросы твоего въезда в Штаты уже решены с Госдепартаментом». Я говорю: «Нет. Я не могу. Они от меня только этого и ждут. Я не затем столько времени честно работал, чтобы меня сейчас начали позорить. У меня в Москве семья». «Всех перевезем, – обещает он, – не волнуйся. Я тебе гарантирую. Всех. И Ладу, и родителей. Как скажешь, так и сделаем. Соглашайся, подписывай, бери билеты, и мы сейчас же уезжаем. И конец. Никаких проблем». Я отказался. Но мне Лу деньги дал, неплохие по тем временам, пять тысяч долларов на жизнь, и потом поддерживал морально и материально.