Картинки с выставки. Сборник рассказов - страница 3

– Чего? – через паузу ошарашенно спросила она.

– Я спрашиваю, у вас в магазине разрешено говорить только по-русски? Или русским можно на любом языке?

– Можно, – тупо отозвалась ку-клус-клановка.

– Вот, спасибо, тогда колбаски мне взвесьте, пожалуйста.

Я вспомнила сценку в этом же магазине пару дней назад. Две сотрудницы (славянской внешности) выкладывали товар и громко, сварливо, на русском языке, препирались по поводу, кто из них, в чем виноват. То ли в «колбасном» другая смена была, то ли менеджер глуховата, а может, сама принимала участие в дискуссии, но никого не смущало присутствие покупателей и неэтичное поведение персонала.

Мои знакомые ереванские армяне очень требовательно относятся к своему русскому языку, и, хотя грамотно, почти без акцента, говорят по-русски (и по-английски), периодически извинялись за «плохой» язык. Я решила «закрыть тему»:

– Представьте, что я в Ереване говорю по-армянски. Интересно, насколько идеально бы у меня получалось?

– Столько лет среди русских живет, а все не научится чисто говорить! – «поливала» соседа знакомая бабуля.

– А вы – сколько лет среди греков и армян живете?

– Почти всю жизнь.

– Скажите: «Цавт танем»

– Цавутаным

– Говорили вам эту фразу?

– Говорила соседка, когда помогала за мамой ухаживать. Еще говорили…

– Эх, вы, столько лет вам говорят такие хорошие слова, а вы всё не можете научиться чисто по-армянски говорить. Знаете, как переводится?

– Нет, чувствую только, что-то хорошее, успокоительное.

– Конечно – «возьму твою боль» означает.

– Ох, ты! – всплеснула старушка руками.

Потом вздохнула горестно:

– Грешница я! Сказано, не судите, да не судимы будете, а я языком своим дурным грешу.

– Ничего, Ивановна, главное, каетесь.

Экзотические южные цветы на клумбах перед городским театром притягивали отдыхающих и местных жителей, они роились вокруг них, устраивались на вычурных скамейках сквера, жужжали каждый о своем в тени причудливо подстриженных деревьев. Мы с сынишкой тоже присели отдохнуть после репетиции. Из дверей театра выпорхнула стайка возбужденных подростков, покружила в поисках свободного местечка и опустилась рядом с нами, продолжая громко «чирикать». Через некоторое время мой лингвистичный ребенок заинтересованно спросил: «Мам, а на каком языке они говорят?». Я прислушалась. Они говорили на «нем» – великом и могучем, матерном русском языке, да так виртуозно, умудряясь не употреблять ни одного не матерного слова, что нетренированному детскому уху трудно было уловить смысл разговора. Впрочем, я тоже с трудом понимала суть беседы. Мальчишки лет по двенадцать – тринадцать говорили громко, ничуть не смущаясь присутствием посторонних. Словарный запас, правда, был маловат, не то, что у моей знакомой доярки, умевшей обложить непослушную корову, этажей этак в пять, с упоминанием одномандатных округов, потому вариаций у пацанов получалось немного. Болтовня напоминала «бородатый» анекдот про строителей, несущих носилки с бетоном, использующих в пререканиях слова только с приставкой «ху». Но какие их годы?