Пир - страница 3

Шрифт
Интервал


– Няня! – Настя подбежала, бросилась на дебелую грудь.

Прохладное тесто няниных рук сомкнулось вокруг Насти.

– Золотце мое, сирибро! – Колыхаясь, дрожа, словно собираясь заплакать, няня быстро-быстро целовала голову девушки большими холодными губами.

– Няня! Мне шестнадцать! Уже шестнадцать!

– Хоссподи, золотце мое, Хоссподи, сирибро мое!

Мать с наслаждением смотрела на них.

– Совсем не так давно ты ее пеленала.

Туша няни сотрясалась, громко дыша.

– Токмо вчерась, Хоссподи! Токмо вчерась, Царица Нябесная!

Настя ожесточенно вывернулась, оттолкнулась от квашни няниного живота.

– Взгляни! Правда – прелесть что такое?

Еще не разглядев бриллианта слезящимися заплывшими глазами, няня тяжко всплеснула увесистыми ладонями:

– Хоссподи!

Изнывая от сдержанной радости, мать качнулась к двери.

– Настенька, мы завтракаем на веранде.

Обмыв Настино тело смоченной лавандовой водою губкой, няня растерла ее влажным и сухим полотенцами, одела и стала заплетать косу.

– Няня, а ты помнишь свое шестнадцатилетие? – Непокорно склонив голову, Настя следила за ползущим по полу рыжим муравьем.

– Хосподи, да я уж тады на сносях была!

– Так рано? А, ну да! Тебя же в пятнадцать сосватали.

– То-то ж и оно, золотце мое. А к заговенью-то на Рожство и родила Гришу. Да токмо он, сярдешнай, от ушницы помёр. Потом Васятка был, опосля Химушка. К двадцати-то годам у мене один бегал, другой в люльке кричал, третий в животе сидел. Во как!

Опухшие белые пальцы няни мелькали в каштаново-золотистом водопаде волос: тяжелая коса неумолимо росла.

– А я никого не родила. – Настя наступила кончиком парусиновой туфельки на муравья.

– Хосподи, о чем тужить-то, золотце мое! – колыхнулась няня. – Тебе ли красоту на семя пущать? Ты на другое сподоблена.

Коса мертвым питоном вытягивалась между лопаток.


На белой веранде задушенно похрипывал ослепительный самовар, наглый плющ лез в распахнутые окна, молодой лакей Павлушка гремел посудой. Отец, мать и Лев Ильич сидели за столом.

Настя вбежала:

– Good morning!

– А-а-а! Именинница! – Нескладный, угловатый, как поломанный шезлонг, Лев Ильич принялся вставать.

– Попрыгунья, – подмигнул жующий отец.

Настя поцеловала его в просвет между черной бородой и крепким носом:

– Спасибо, papa!

– Покажись, русская красавица.

Она вмиг отпрянула, встала в первую позицию, развела руками: летнее оливковое платье с вышивкой, голые плечи, бисерная лента вокруг головы, вспыхивающий бриллиант на средостении длинных ключиц.