Они спускались по выложенной красной плиткой лестнице, которая содрогалась при каждом шаге. Крепко сбитый дом держался черными потолочными балками и побеленными известью стенами. Жакмор не знал, что и сказать.
– Это скоро пройдет, – попробовал он.
Ангель недоверчиво хмыкнул.
– Тяжело на душе? – подсказал психиатр.
– Нет, – ответил Ангель. – Просто два месяца просидел взаперти. – Он натянуто улыбнулся. – Странно себя чувствуешь, оказавшись на свободе.
– А что вы делали эти два месяца? – спросил Жакмор.
– Ничего, – сказал Ангель.
Они пересекали большой холл, выложенный той же красной плиткой, что и лестница. Мебели было мало: светлого дерева массивный стол и низкий буфет, две-три белесых красивой живописи картины на стенах. Стулья, подобранные в том же стиле. Ангель остановился около буфета.
– Чего-нибудь выпьете? – предложил он.
– Охотно, – согласился Жакмор.
Ангель налил в рюмки домашней стоеросовки.
– Отменно! – отметил Жакмор. И добавил, заполняя возникшую паузу: – А вообще-то каково стать отцом?
– Веселого мало, – изрек Ангель.
29 августа
Клементина была одна. В комнате – ни звука. Разве что разыгравшиеся солнечные зайчики иногда поднимали возню с оконными шторами.
В полном отупении полая Клементина водила руками по сдувшемуся дряблому животу. По тяжелым, набухшим грудям. К пустому телу она испытывала чувства сожаления, вины и стыда; о брошенной накануне простыне даже не вспоминала. Ее пальцы ощупывали шею, плечи, чрезмерно налившуюся грудь. Ей было жарко, наверняка поднялась температура.
До нее доносились едва различимые звуки далекой деревенской жизни. В этот час начинались работы в поле. Слышался визг заточенной в темных хлевах скотины, обиженной, но скорее с виду.
Рядом с Клементиной спали три засранца. Преодолевая легкую брезгливость, она взяла одного и приподняла на вытянутой руке. Розовое существо – сморщенный кусочек мяса с маленьким слизистым ртом спрута и узкими щелками глаз. Она отвернулась, высвободила одну из грудей и поднесла к ней младенца. Пришлось еще и всунуть сосок ему в рот, только тогда его кулачки сжались, а щеки втянулись. Он заглотил первую порцию; она всосалась с мерзким булькающим звуком. Это было не очень приятно; немного облегчало, понемногу калечило. Опустошив грудь на две трети, засранец отвалился, беззащитно раскинул руки в стороны и препротивно засопел. Клементина положила его рядом с собой; не переставая сопеть, он задвигал ртом и зачмокал во сне губами. На голове у него шевелился жалкий пушок, тревожно бился родничок – стоит только нажать, и все.