— Да ты что?! И сколько, примерно,
тут?
— Не меньше двух третей объема.
Тонны, наверное, три, а то и четыре.
Поверили мужики. Трактор пригнали,
прошлись по самому низу, наковыряли КАМАЗ с прицепом, остальное
оставили «на потом». Говорил им, что надо было две машины
заказывать — так не послушали.
Хотели деповские мне денег за наводку
отсыпать, только я отказался.
— Отдайте, — сказал, — лучше лист
нержавейки.
— Какой еще лист? Нет такого у
нас…
Пришлось показать.
— Вот тут, — говорю, — дерево
когда-то росло. Под ним он и стоял. Отрезали ремонтники сколько
надо, остальное к стволу прислонили. Вон видишь уголок из земли
торчит? Пока трактор тут, можно и раскопать…
Не зажлобили деповские, отдали мне
тот трофей. Даже до дома помогли донести, хоть видно было по рожам,
что жалко. Еще бы! Полтора на два метра, и толщина не меньше
десятки.
— И как, — сокрушались потом, — никто
этот лист домой не упер? Это ж, наверное, было когда-то рабочим
столом какого-нибудь станка?
— Весь в смоле, оттого и не взяли, —
пояснил я, — в те времена чистую нержавейку можно было добыть без
проблем. Да и куда ее в домашнем хозяйстве? Виброплиты еще не
делали, даже не знали, что это такое. За токарный или слесарный
станок можно было в ОБХСС загреметь. Из такого железа варили
памятники. Вон у моего деда полсотни годов на могилке такой
простоял и еще бы протянул пару веков, если бы я его на мрамор не
поменял…
Такой вот временной парадокс. Тот
самый лист нержавейки, из которого, лет через сорок, я сделаю
виброплиту, стоял сейчас под раскидистой алычой, которая не
скоро засохнет. И знаю на этом железе каждый надрез, и разметить
могу по памяти, и весь двор им протоптал, а оно еще не
мое!
Думал я, грешным делом, на правах
будущего хозяина, темной ночкой домой его упереть, но силенок пока
маловато. Да и дед бучу поднимет: «Где взял? Почему без спросу?
Сейчас же тащи назад!»
Опыт есть. Нарвал я как-то у забора соседки Пимовны горсточку
шпанки, бабушке на компот. Так заставил вернуть ей всё, до
последней вишенки, ещё и прощения попросить. Уж я и плакал, и
ногами сучил, и говорил, что больше не буду, а дед ни в какую: «Сам
сорвал, сам и отнеси!» Правда, Пимовна совсем не ругалась. Она
прослезилась, у меня на лице слезы вытерла и разрешила рвать свою
вишню, сколько и когда захочу. Только я к этому двору долго не
подходил. Стыдно.