Проснулся Роман на рассвете. Ночью
прошёл дождь, и теперь было свежо и тихо. Сонные капли изредка
срывались с ветвей и звонко плюхались на мокрую траву, над которой
невесомой периной парил туман. Смотреть на это великолепие из окна
было недостаточно. Наспех одевшись, Роман спустился в сад и долго
наслаждался безмолвием и интимностью словно для него одного
замерших в тумане живых картин.
В душе его и в мыслях царила сейчас
удивительная тишина, словно перекрыли бушевавший доселе кран с
кипятком, который бурлил и обжигал всё внутри, или выключили,
наконец, постоянно орущий радиоприёмник. Роман открыл для себя, что
можно любоваться самыми обыденными вещами – вроде золотистых
древесных волокон в толще влажных ступенек крыльца, а уж природа
оказалась и вовсе неиссякаемым источником восторга. Никогда ещё так
долго не добирался он до своей любимой скамейки под липами. Красота
мира словно засасывала его, он замирал на каждом шагу и смотрел,
смотрел, как загипнотизированный…
А затем вдруг брызнуло солнце. Это
было такое дивное зрелище: бриллиантовая игра света в миллионах
капель и вспыхнувший золотом и радужными пятнами туман, что Роман
просто задохнулся от восторга. Он понял, что по лицу его текут
слёзы, только когда внезапно оказавшийся рядом Радзинский бережно
вытер своим платком его мокрые щёки.
– Ай да Шойфет! Ай да молодец! –
улыбаясь, негромко пробасил он и принялся аккуратно собирать в
огромном количестве прилипшие к одежде Романа разноцветные нитки.
Он тщательно расправлял их и складывал вместе, зажимая до поры до
времени в кулаке. – Подержи, – скомандовал он, когда все до единого
волоконца были сняты с романова облачения. Нити оказались горячими
– не обжигающими, просто горячими – и живыми: они пульсировали у
него в руке, и от их биения покалывало током пальцы.
Дед начал сосредоточенно сплетать
широкую узорчатую ленту. Работал он в этот раз неторопливо и Роман
успел разглядеть, как из кончиков пальцев Радзинского вытекают
радужные нити и свиваются вместе с романовыми в замысловатый
орнамент. Лента в этот раз вышла очень длинной и достаточно
широкой. Дед довольно хмыкнул и повязал её Роману на талии как
пояс.
– Владей, – усмехаясь, сказал
он.
– Катарсис? – радостно ухмыльнулся в
ответ Роман.
– Соображаешь, Шойфет, –
одобрительно хохотнул Радзинский и протянул Роману платок.