– Замолчи, – недовольно шепчет он, –
я всё помню. Но я не считаю, что всем обязательно учиться таким
жестоким способом. Т-с-с, – прикладывает он палец к губам, заметив,
что Радзинский, ухмыляясь, собирается ответить, – хватит болтать во
время службы.
Ветхая старушка в цветастом платке
косится на них осуждающе и отворачивается. Николай Николаевич изо
всех сил старается придать своему лицу подобающе сосредоточенное
выражение, а Радзинский толкает его в бок и откровенно смеётся.
– Думаешь, твой Бергер хуже тебя?
Беззаветная любовь к ближнему и жгучее стремление к
самопожертвованию бьют в нём ключом. Тебе ли не знать, к чему это
приводит?
– Не будь таким злым, Вики, –
умоляюще шепчет Аверин и дёргает его за рукав.
– Извини. Ты так забавно реагируешь,
что я не удержался. Всё-всё – молчу… – натолкнувшись на его мрачный
взгляд, сдаётся Радзинский. Улыбка исчезает с его лица, он опускает
голову и замирает. Но изредка он всё-таки поглядывает на Аверина и
усмехается: «Эх, Ники, ты никогда не станешь взрослым…».
– Что?!!
– Да так. Ничего…
– Ну тебя!..
Дверь была очень тяжёлой. Массивной.
Заметно стёршейся там, где её постоянно касались рукой. Несмотря на
то, что это был сон, Роман физически чувствовал, с каким трудом она
подаётся перед тем, как натужно распахнуться перед ним. В комнате,
полной слепящего золотого света, льющегося из забранных узорчатыми
решётками окон, на маленьком изящном столике лежал этот предмет:
диск размером с блюдце. Тусклые тающие блики вспыхивали и гасли на
драгоценной металлической поверхности.
Роман с волнением провёл пальцем по
выпуклым буквам и знакам. Он знал, что это Карта. Он не очень
хорошо понимал, что это значит. Но он до дрожи хотел оказаться там,
внутри. Он знал, что там его ждёт Ключ.
Роман во сне совершенно чётко
сознавал, что без этого Ключа он уязвим и беспомощен, как ребёнок.
Что его сила – его подлинная сила – почему-то недоступна ему без
Ключа. У него было смутное ощущение, что когда-то давно он сам так
распорядился и добровольно запер своё безграничное могущество
внутри этой штуки. И что это как-то охраняет его – от чего-то
невыразимо ужасного, кошмарного и леденящего душу. Смутные
воспоминания, пробивающиеся из тёмных глубин памяти, были слишком
размыты, но и этих неясных образов было достаточно для того, чтобы
содрогнуться. Чьё-то живое тепло, чьи-то отчаяние и боль
пульсировали в его мозгу, когда он пытался вспомнить.