— Потому, что её больше нет, — сказал правду я.
— Простите, — вздрогнула Настя.
— Всё нормально, не берите в голову. Вы же не знали.
Девушка кивнула и вышла.
Помню, на прежней работе обычно шутили: попадёшь в больничку —
выспишься. Госпиталей мне довелось пройти немало, и ни в одном так
и не удалось как следует отоспаться. Постоянно что-то мешает или
будит.
Так и в этот раз: сначала полночи провалялся, погрузившись в
глубокие думы, а спозаранку уже забегали-засуетились медсестрички и
санитарки, так что о сне пришлось позабыть.
В палате кроме меня лежали ещё двое, все тяжелораненые, время от
времени кто-то начинал стонать, да и я, наверное, давал «прикурить»
медперсоналу, пока валялся без чувств.
Что касается одолевавших мыслей, все они сводились к простому,
как лом в разрезе, выводу: я по-прежнему пребываю в Советской
России 1922 года. Хоть какая-то стабильность в моём положении.
Если и впрямь пойду на поправку, впереди ещё куча недоделанных
вещей: банды Алмаза и Конокрада ещё на свободе, да и другой сволоты
— надоест выводить.
Врач при дневном обходе осмотрел меня и обнадёжил, что я на пути
к выздоровлению. Рана затягивается хорошо, да и последствий
оказалось не так много, как сначала думали эскулапы.
Вечером ко мне заглянули первые посетители: Леонов и Лаубе.
Стоило только посмотреть на них, как стало ясно: мужики, что
называется, «спелись». Оба сыщика, старый и молодой, стали друзьями
— не разлей вода.
— Ну, что происходит за стенами больнички? — сразу же
поинтересовался я.
— Вот же повезло с начальством, — усмехнулся Леонов. — Ещё дырку
в груди толком не заштопали, а уже про дела спрашивает. Нормально
всё, покуда справляемся. Сразу скажу: сводки таскать вам в палату
не буду — меня за это дочка Константина Генриховича пристрелит.
Настрого приказала, чтобы мы вас рабочими вопросами не
беспокоили.
— Настя — умница. Она знает, как много вы для меня сделали,
потому и очень переживает за вас, — подтвердил Лаубе.
— Насте, конечно, огромное спасибо за заботу, но я уж сам
как-нибудь решу, чем занимать голову, — сказал я. — Я понял, что, в
общем, справляетесь. Давайте тогда о частном. Филатов стрелял в
меня, я в него. Что с ним?
— Похоронили, — вздохнул Леонов. — Больно метко стреляете из
шпалера, товарищ Быстров.
— То есть признания в убийстве Токмакова из него теперь не
вынешь…