Брюсова, за тем – Гумилёва, для которых вопрос самодисциплины не сводился к узколичностному аспекту [112].
Но даже на уровне бытового сознания перемены улавливались самыми чуткими художниками и теоретиками культуры. Даже привычные вещи и слова казались незнакомыми, странны ми. Великолепно передал это В. Шкловский: «Когда-то говорили друг другу при встрече – “Здравствуй” – теперь умерло слово – и мы говорим друг другу при встрече “асте”. Ножки наших стульев, рисунок материй, орнамент домов, картины “Петербургского общества художников”, скульптуры Гинцбурга – все это говорит нам “асте”. Там орнамент не сделан, он “рассказан”, рассчитан на то, что его не узнают и скажут – “это то же самое”…Сейчас старое искусство уже умерло, новое еще не родилось; и вещи умерли – мы потеряли ощущение мира; мы подобны скрипачу, который перестал осязать смычок и струны, мы перестали быть художниками в обыденной жизни, мы не любим наших домов и наших платьев и легко расстаемся с жизнью, которую не ощущаем. Только создание новых форм искусства может возвратить человеку переживание мира, воскресить вещи и убить пессимизм» [149, 11–12]. Тем самым миссия художника наделялась колоссальным значением. «Порвалась дней связующая нить» – здесь эти слова возникают не по ассоциации – они передают «барочный» тип мироощущения, сходную культурную ситуацию. Воскрешение слова, воскрешение искусства, воскрешение переживания жизни – эти понятия стали рядоположными.
«Барочность» проявляется не только в чуткой фиксации всех «странностей» – это качество предусматривает и повышенную структурность, поиск и воссоздание гармонии, совершенства там, где материал жизни и искусства противится этому. Чтобы понять принципы барочной эстетики и поэтики в целостности и единстве, надо принять ее взаимоотрицающие установки – в противном случае мы будем схематизировать барочное, вычеркивать то одну – гармоничную, то другую – дисгармоничную – половину системы. Мы также рискуем впасть в крайности романтизирующего истолкования барочного (случай Г. Вёльфлина) или классикоцентристского неприятия барокко (традиция швейцарской историографии). Но искать в барокко только бесформенность, «открытую форму» – такой же анахронизм сейчас, как и делать из него пугало, снабжая ярлыками «дикое», «безвкусное», «варварское». Барочное основано на собственных, неприемлемых для «классического вкуса» эстетических принципах. Вероятно, как никакой другой стиль барокко способно сводить крайности воедино. Равновесие барокко – это равновесие антитезы. Универсум барокко – поле игры и борения противоположных начал. Единство обретается в осмыслении несовместимых начал, гармония обнаруживается в подчеркнутой конфликтности. Логика многих направлений барокко основана на систематизации асистемного.