Карасан… Аелла… Статли… Потом
неожиданно возникло совершено другое лицо — ярица. Латиса почти без
напряжения вспомнила имя — Гууар… и позволила ему проплыть
мимо.
Потом проявилось еще одно лицо и даже
ставшее легким тело напряглось и противно заныло. Шалье.
- Что-мне-де-лать… — сложился сам
собой вопрос.
И туман ярко вспыхнул, ослепляя.
Открывшаяся картина выглядела как
съемка камерой, которая дрожит в руках, причем изображение было
очень некачественным, полустертым.
Снимающий летел над скалами, такими
обычными, что даже глаз ни за что не цеплялся. Надо бы запомнить
дорогу, подумала Латиса, но не успела — почти сразу же на горизонте
вырисовалась гора с приплюснутой вершиной, скорченная, словно
уставшая и склонившаяся от старости и дряхлости.
Картинка двигалась, гора приближалась
до тех пор, пока не закрыла собой все небо. Катер (а съемка,
видимо, шла именно с него) опустился на площадку и изображение
неспешно повернулось, захватывая темнеющий в боку скалы неровный
вход в пещеру. Он был словно черная живая клякса.
Потом вход стал ближе, еще ближе и
как-то вдруг превратился в огромную дыру, пугающую, как открытая
пасть какого-то древнего окаменевшего чудовища.
Камера не замедлилась, быстро ныряя
внутрь. Краем глаза Латиса заметила в небольшой пещере у входа
чудесный сад, совершенно дикий и неухоженный, но от этого только
более прекрасный. Рассмотреть мелочей не получилось, камера быстро
уплыла дальше, попадая в другое место.
В зал, у которого не было
конца-края.
Теряющиеся в высоте гранитные
колонны, темнота, еле освещаемая светом, словно из источника,
висящего над камерой, неровный пол, усыпанный каменой крошкой и
никаких стен. Изображение петляло, плыло, ныряло за углы, резко
разворачивалось.
А потом уперлось в большую статую
тайта: много каменных складок плотного плаща, низко опущенная
голова, завешенное капюшоном лицо. В то же мгновение камера почти
остановилась, еле видимыми рывками к нему приближаясь. На секунду
Латисе захотелось отвернуться, чтобы не видеть лица, но она
физически не смогла, и оставалось только смотреть, словно
приклеившись, как замерло изображение, как исчезли малейшие
движения и шорохи.
Шло время и больше не было слышно ни
звука — ни костра, ни бьющего сердца, ни дыхания.
А потом статуя распахнула глаза.